– А теперь я хочу, чтобы ты прочла молитву.

– Но я их плохо помню.

Отец Аргуэдас кивнул:

– Мы можем читать вместе. Я тебя научу. Но при этом, Беатрис, я хочу, чтобы ты стала доброй, стала милосердной. Это должно доказать твое раскаяние. Попробуй быть доброй хотя бы один день.

Кармен сидела в гостиной вместе с командиром Эктором и полдюжиной мальчишек постарше. Четверо из них играли в карты, остальные смотрели. Свои ножи они воткнули в стол, на котором играли, чем привели вице-президента в состояние, близкое к умопомешательству. Это был стол начала XIX века. Испанский мастер, украшавший столешницу резьбой, наверняка и в страшном сне не мог представить, что однажды его творение ощетинится ножами, как дикобраз. Гэн медленно прошел мимо них, даже не пытаясь привлечь к себе внимание Кармен. Ему оставалось только надеяться, что она его заметит и пойдет следом. Гэн остановился поговорить с Симоном Тибо, который, вытянувшись на диване, читал «Сто лет одиночества» по-испански.

– Кажется, у меня есть занятие на целую вечность, – сказал Тибо по-французски. – Ну, лет на сто уж точно. Но, в конце концов, время у нас есть.

– Кто знал, что быть захваченным в заложники – это все равно что посещать университет, – усмехнулся Гэн.

Тибо улыбнулся и перевернул страницу. Слышала ли она их разговор? Видела ли, как он выходит из гостиной? Гэн направился на кухню, которая, к его радости, оказалась пустой, и незаметно скользнул в посудную кладовку. Он решил ждать. Обычно, когда Гэн заходил в кладовку, Кармен уже была там. Он впервые оказался тут в одиночестве, и вид громоздящихся над его головой тарелок наполнил сердце переводчика любовью. Тарелок было столько, что два человека могли пользоваться ими целый год, ни разу не помыв посуду. Ему так редко удавалось выкроить минутку, чтобы побыть в одиночестве, чтобы никто не просил его ничего никому переводить. Его голова была забита переживаниями и признаниями чужих людей. Но вот наконец благословенная тишина. Гэн представил себе Кармен, сидящую рядом с ним и спрягающую глаголы, ее длинные тонкие ноги, скрещенные на полу. Она первая попросила его об одолжении, и вот теперь он собирается попросить ее о помощи. Они должны вместе помочь господину Хосокаве и Роксане Косс. В нормальной жизни он бы заявил, что решение личных проблем его работодателя в его обязанности не входит, но разве их теперешнюю жизнь можно назвать нормальной? Господин Хосокава для него больше не имел отношения ни к компании «Нансей», ни к Японии. Эти понятия остались так далеко в прошлом, что трудно было поверить, будто они вообще существуют. Теперь Гэн верил только в посудную кладовку, в соусницы и супницы, в штабеля десертных тарелок. Он верил в предстоящую ночь. Вдруг Гэна словно громом ударило: как же он пошел искать Кармен и даже не зашел к господину Хосокаве, который наверняка все еще играет в шахматы с Ишмаэлем? Но не мог же он раздвоиться! Гэн постарался устроиться поудобнее на холодном плиточном полу. Спина уже начинала побаливать. Он был здесь и только здесь – в этой незнакомой стране, и ждал девушку, которую учил и любил, ждал, чтобы помочь господину Хосокаве, которого он тоже любил. Вот как оно бывает: не любишь никого, а потом вдруг сразу двоих.

Без часов он не знал, как много прошло времени. Даже представить себе не мог. Пять минут тянулись, как час. «Любовь свободна, век кочуя, законов всех она сильней». Он тихо пробормотал строки из «Хабанеры». Хорошо бы спеть, но петь он не умел.

И тут появилась Кармен, раскрасневшаяся, как будто всю дорогу бежала, хотя на самом деле она старалась идти как можно медленнее. Девушка закрыла за собой дверь и опустилась на пол.

– Я так и поняла, – прошептала она, прижимаясь к нему, словно чтобы согреться. – Так и поняла, что ты меня тут ждешь.

Гэн взял ее за руки: такие маленькие ручки! Как он мог принимать ее за юношу?

– Мне надо тебя кое о чем попросить, – сказал он. «Любовь свободна, век кочуя, законов всех она сильней», – снова зазвучало в голове, и Гэн поцеловал Кармен.

Она поцеловала его в ответ и погладила по волосам. Кармен их обожала – такие блестящие, такие густые.

– Я боялась уходить сразу. Подумала, что надо немножко подождать.

Он снова ее поцеловал. В поцелуях есть какая-то непостижимая логика, непреодолимая сила притяжения, как у металла с магнитом. Удивительно, как эти двое находили в себе силы, чтобы не целоваться каждую минуту. В некотором смысле мир – это омут поцелуев. Нырнув туда, мы уже не возвращаемся.

– Сегодня ко мне подошла Роксана Косс. Она попросила тебя сегодня ночью спать где-нибудь в другом месте, а утром не приносить ей завтрак.

Кармен отодвинулась, не снимая руки с его плеча. Роксана Косс не хочет, чтобы она приносила ей завтрак?

– Я что-то сделала не так?

– Нет-нет, – ответил Гэн. – Она о тебе очень высокого мнения. Она мне сама об этом сказала. – Он снова притянул к себе Кармен, и она засопела в его плечо. Так вот каково это – быть с любимой женщиной. Вот что терялось у Гэна при переводе. – Ты была совершенно права насчет ее чувств к господину Хосокаве. Она хочет провести с ним ночь.

Кармен подняла голову:

– Но как же он попадет наверх?

– Роксана хочет, чтобы ты ей помогла.

У Гэна жизнь была одна, в ней он был заложником, и все его друзья – тоже. Он любил Кармен и неплохо ладил с некоторыми террористами, но и думать не думал о том, чтобы присоединиться к «Семье Мартина Суареса». Для Кармен дела обстояли совершенно иначе. У нее было две жизни. По утрам она, как все, делала отжимания и стояла на перекличках. Она ходила с винтовкой в наряды. За отворотом ботинка она носила разделочный нож и знала, как с ним обращаться. Она подчинялась приказам. Она была, как ей объяснили, частью силы, которая принесет стране перемены. Но она также была девушкой, которая приходит по ночам в посудную кладовку, учится читать по-испански и уже может сказать несколько фраз по-английски: «Доброе утро», «У меня все хорошо, спасибо», «Как пройти в ресторан?». Иногда по утрам Роксана Косс разрешала Кармен забраться к ней постель, полежать на таких красивых простынях, закрыть ненадолго глаза и представить, что все это принадлежит ей. Представить, что она сама заложница и живет в таком сытом и богатом мире, что бороться там уже не за что. Но сколь бы часто ни соприкасались эти две жизни, слиться они не могли, и переходить из одной в другую было нелегко. Если она скажет Гэну, что не может проводить господина Хосокаву наверх, то разочарует и Гэна, и господина Хосокаву, и госпожу Косс – всех, кто был к ней так добр. А если согласится, то нарушит присягу, данную партии, и страшно даже представить, как ее за это накажут. Если бы Гэн это понимал, никогда не попросил бы о таком. Он думал, что это пустяк, дружеская услуга. Как будто просил одолжить ему книгу. Кармен закрыла глаза и притворилась, что очень устала. Она стала молиться святой Розе Лимской.

«Святая Роза, будь мне советчицей и руководительницей! Святая Роза, скажи, как мне поступить!»