Некоторое время они молчали, погруженные каждый в свои мысли. Свежий ветерок играл их волосами, холодил кожу. Постепенно к лицу Оливии вернулась краска, гримаса боли разгладилась.

Оливия посмотрела на Адама глазами, полными слез. Уголки ее губ слегка кривились.

– Я любила его, – хрипло прошептала она.

Ни один человек прежде не слышал от нее этих слов. Адам молчаливо кивнул. Она прерывисто вздохнула, прикрыв глаза рукой.

Любовь. Сколько безумной боли, страстного желания и горечи заключено в этом слове. Терпение и доброта – чистый вздор, как верно заметила леди Фенимор. В любви нет места трусости. Но, возможно, и мудрости тоже, подумалось Адаму. Наверное, сама любовь делает нас глупцами, иначе никто не решился бы влюбиться.

Вскинув голову, Оливия посмотрела на дом. Глаза ее затуманились от нахлынувших воспоминаний. Внезапно на ее лицо набежала тень, губы сжались.

– Лайон далек от совершенства. – От ее тона повеяло холодом.

– Не может быть!

Оливия слабо улыбнулась краешком рта.

– Я недавно кое-что узнала о его прошлых эскападах.

Адам сочувственно хмыкнул. Она понемногу успокоилась. Вместо прежней резкости и язвительности, так часто прорывавшихся в ее речи, в голосе Оливии появилась непривычная мягкость, будто лопнул ледяной панцирь, сковывавший ее чувства и мысли.

– Как ты думаешь, что это значит, Адам? Почему он решил вернуть миниатюру именно сейчас?

Ответ на этот вопрос знал один Лайон. Но если Оливия в душе искала оправдания, чтобы начать жизнь с чистого листа, она могла заключить, что Редмонд решил порвать с ней.

– Думаю, ты вправе истолковать этот знак как пожелаешь.

Оливия впилась взглядом в лицо Адама, пытаясь прочесть его мысли, словно жрица, предсказывающая будущее по полету птиц. На мгновение в ее глазах мелькнул огонек решимости. Казалось, она готовится сбросить с себя бремя любви к Лайону. Но в следующий миг лицо Оливии снова исказилось от боли и мучительного желания, которые подтачивало ее изнутри уже долгие годы. Стойкие, непреклонные, упрямые люди, подобные ей, так легко не сдаются.

Вновь наступило долгое молчание. Но Адам готов был сидеть возле Оливии столько, сколько ей будет нужно.

Чем дольше оставался он в неподвижности, тем острее ощущал неимоверную усталость. Все его мышцы, изнуренные постоянным трудом – колкой дров, сооружением изгородей, починкой крыш и самой грубой работой, – ныли, напоминая, что он пытается изгнать из своего сердца любовь или хотя бы избавиться от желания, как изгоняют бесов, когда человек одержим. Адам понимал: стоит позволить чувству взять верх, и его ждет судьба Оливии, ведь они мало чем отличаются друг от друга. Он такой же упорный и несгибаемый, как она. Адам хорошо себя знал.

Уступив любви, он не сможет отказаться от нее, и жизнь превратится в нескончаемую муку.

«Прекрасное страдание», так назвала любовь леди Фенимор. Адам невольно задумался над ее словами. Страдание? О да. Прекрасное? Едва ли. Ему вдруг вспомнилось лицо Евы, когда та держала ребенка на руках. Он закрыл глаза, и перед ним тотчас возникла необычайно яркая картина.

Наконец Оливия выпрямилась и плотнее запахнула наброшенную на плечи шаль.

– Я рада, что ты отдал мне эту миниатюру, – произнесла она и, повернувшись, искренне улыбнулась Адаму. Улыбка вышла скупой, в ней сквозила непреклонная решимость воина, идущего на битву. И все же Оливия улыбнулась. – Спасибо, Адам.

– Мне уйти?

– Как хочешь. Пожалуй, я еще немного посижу здесь, если ты не против.

Адам не возражал.

Идя к дому по садовой дорожке, он оглянулся. Оливия, слегка нахмурившись, рассматривала миниатюру. Возможно, искала что-то знакомое в чертах лица той юной девушки на портрете.

Перед сном Ева в последний раз зашла в покои Хенни. В гостиной ее обдало обжигающим жаром – в камине ярко полыхал огонь. Когда она вошла в спальню, ей едва не стало дурно от жары.

Лежащая в постели Хенни, укрытая грудой одеял, выглядела вдвое массивнее и крупнее обычного. Ее лицо блестело от пота. Служанка что-то бессвязно бормотала. Еве показалось, что она различила слова «Постлуэйт» и «крысы», а потом «Ева» и «грубая, неотесанная девчонка». Ее охватила тревога. Желудок стянуло тугим узлом, к горлу подступила тошнота. Ева осторожно прижала ладонь ко лбу Хенни и испуганно вздрогнула, почувствовав сильный жар.

Больная внезапно застонала. Этот жуткий, потусторонний звук, не похожий ни на человеческий голос, ни даже на звериное рычание, заставил Еву похолодеть. Она беспомощно поправила раскиданные, смятые одеяла и заботливо подоткнула их непослушными, трясущимися от страха руками. Но Хенни, разметавшись на кровати, снова сбросила их с себя.

Ева в ужасе застыла, чувствуя себя раздавленной, пойманной в ловушку. Стало трудно дышать, грудь стеснилась, словно на нее навалился неподъемный груз. Ей не у кого было искать утешения, кроме Хенни.

Если Хенни умрет…

Еве показалось, что у ее ног разверзлась пропасть.

Она ошибалась, уверяя Адама, будто ей не нужна защита.

«Иногда мы все нуждаемся в помощи, это естественно. И временами для разнообразия можно позволить кому-то позаботиться о вас», – сказал он.

И хотя Адам ее оттолкнул, хотя дружба с ней, похоже, навлекла на него одни несчастья, больше у нее никого не осталось.

Коснувшись рукой маленького золотого крестика на груди, Ева принялась читать молитву. Она была полна решимости молиться безостановочно ночи напролет, сколько понадобится, лишь бы спасти Хенни.

Но никакая сила не могла заставить ее проронить хотя бы одну слезинку.

Адам не зря опасался, что его визит в дом пострадавшего семейства Питни, куда каждый месяц его приглашали на обед, выйдет неловким. Ни для кого не составляло секрета, что несколько недель назад он ударом кулака сбил с ног поклонника мисс Питни. Подцепив вилкой зеленый горошек с мятой, Адам невольно задумался, нет ли в нем яда, и все же съел его. Горошек оказался вкусным и нежным, как всегда, – доктор держал превосходную кухарку.

Мать Эми, разочаровавшаяся в своих надеждах, уселась за столом напротив Адама. Он готовился провести весь вечер под ее осуждающим взглядом из-под насупленных бровей. Но та сидела подавленная, низко опустив голову и не отрывая глаз от тарелки. Адам видел лишь узкую полоску ее седых волос, выбившихся из-под чепца.

Имени лорда Хейнсворта за обедом не упоминали. Доктор завел с Адамом оживленный разговор о Кембриджской конной ярмарке.

– Я не бывал там целую вечность, преподобный! Надеюсь съездить в этом…

Его прервал громкий стук в дверь. Из прихожей донесся приглушенный шум голосов.

Затем на пороге столовой появился лакей с плащом, шляпой и саквояжем доктора.