Биб снова, еще громче, чем прежде, рассмеялся.

— Сказки для журналистов. Нас с тобой на такой мякине не проведешь.

— Что касается меня, то… — начал было Кароль, но Биб его не слушал.

— Чтобы я поверил, будто красная партизанка дала себя скрутить какой–то хвастливой штучке! За кого ты меня принимаешь?

— Я собственными глазами видел в полиции парашют диверсантки.

— Ты был уже пьян.

— Это же было утром, — возмутился Кароль.

— А ее, эту Аду, ты видел?

— Нет. Ее тут видел только капитан, да и тот лишь мельком и в первый раз.

— Значит, из здешних ее решительно никто раньше не знал? подозрительно спросил Биб.

— Разумеется. — Кароль пожал плечами. — Я же сказал тебе: она прямо из Штатов.

— А почем же они знают, что она — именно она.

— Ты настоящий кретин, старина!.. Неужели капитан глупее тебя и не подумал об этом? Наверно, уже навел все необходимые справки и просветил ее насквозь.

— И все–таки, все–таки… — повторил Биб, делая вид, будто ему очень весело, и лихорадочно обдумывал, как ему теперь выйти из положения, не теряя престижа в глазах этого тупицы Кароля. — Садись–ка лучше завтракать, сказал он, чтобы что–нибудь сказать, но тут же спохватился: — А как мы узнаем эту Аду?

— Ее пароль: "Надеюсь найти приют под сенью звезд и полос".

— О, мы ей окажем приют!.. — со смехом воскликнул Биб и принялся за еду.

Далеко впереди забрезжил свет. Цзинь Фын погасила фонарик и замедлила шаги. Она знала: свет падает через колодец. Обыкновенный колодец, где берут воду, прорезывает подземелье, и дальше итти нельзя — свод там совсем обрушился и завалил ход. Здесь Цзинь Фын должна выйти на поверхность.

Колодец расположен во дворе маленькой усадьбы. На усадьбе живет старушка — мать доктора Ли Хай–дэ, а сам доктор Ли живет в городе и работает в клинике.

Доктора Ли знает весь город. Он очень хороший доктор, но полиция его не любит, потому что он, по секрету от нее, лечил простых крестьян из окрестностей Тайюани и тайюаньских рабочих. А полиция не хочет, чтобы лечили таких людей: она боится, что ежели позволить их лечить, то вместе с другими придут к доктору и скрывающиеся в городе и под городом партизаны. Среди партизан много раненых, и среди тех, кто скрывается в подземельях, есть больные, и, конечно, гоминдановцы не хотят, чтобы их лечили. А полиция не знает, что под землей есть свой врач Цяо Цяо, учившаяся в Пекине, поэтому полиция подозревает доктора Ли в том, что он лечит именно таких сомнительных людей, которых не стали бы лечить другие, благонамеренные доктора. Его уже несколько раз арестовывали и допрашивали. Даже сажали на электрический стул. Ли сидел на электрическом стуле, а следователь поворачивал ручку. Доктора трясло током, и следователь ждал, когда он назовет партизан, которых лечил по секрету от властей. Но Ли никого не называл; его били, и он опять никого не называл. Тогда полицейские звали других докторов, чтобы они лечили Ли и уничтожали видимые следы истязаний. Ли был очень хороший доктор, и когда нужно было сделать сложную операцию какому–нибудь большому гоминдановскому чиновнику, то звали его. Поэтому начальник полиции сам сидел в комнате следователя, когда допрашивали доктора Ли, и не позволял поворачивать ручку электрического стула так, чтобы совсем убить Ли.

Доктор Ли уже три раза возвращался из полиции. Теперь он был болен не только потому, что его били, и не только потому, что его сажали на электрический стул, а еще и потому, что у него была сильная чахотка.

Доктор Ли не хотел, чтобы его мать видела, каким он возвращается из полиции, или была дома, когда приходят его арестовывать. Поэтому он и жил в городе один, думая, что старушка совсем ничего не знает про аресты и про электрический стул. Он был спокоен за мать, которую очень любил. А она знала все. Она знала, что его уже три раза арестовывали, что его били, что он сидел на электрическом стуле. Но она не хотела, чтобы он знал про то, что она знает.

Все это знала Цзинь Фын.

Если она приходила на маленькую усадьбу Ли, мать доктора прижимала к своему плечу ее головку, и когда отпускала ее, то волосы девочки были совсем мокрые от слез старушки. Старушка уже почти ничего не могла говорить. Заикалась и только плакала. И слушать могла только через черный рожок. Но вовсе не потому, что была такая старая. Прежде, пока не пришли японцы и когда еще никто не знал по–настоящему, чего стоят американцы, она никогда не плакала и хорошо слышала и хорошо говорила.

Девочку, выходившую из колодца, старушка любила, потому что очень хорошо знала, какое дело делает девочка, — то же самое, какое делал ее сын. И девочка любила старушку и не боялась ее. Почти всегда, выходя на поверхность, чтобы пробежать сотню шагов, отделявшую колодец от спуска в продолжение подземелья, она навещала старую матушку Ли. Если поблизости были солдаты и из колодца не следовало выходить, старушка вешала на его край старый ковшик так, что его было видно снизу.

Сегодня ковшика наверху не было. Значит, на поверхности все обстояло хорошо, и Цзинь Фын смело поднялась по зарубкам, выдолбленным в стенках колодца. Дверь домика, как всегда, была отворена. Девочка вошла, но на этот раз, кроме старушки, увидела в доме чужого человека. Он был худой и бледный. Такой бледный, что девочка подумала даже, что это лежит мертвец. Его кожа была совсем–совсем прозрачная — как промасленная бумага, из какой делают зонтики. Человек лежал на старушкиной постели и широко открытыми глазами глядел на девочку. Только потому, что эти глаза были живые и добрые–добрые, девочка и поняла, что перед нею не мертвец, а живой человек. А старушка сидела около постели, держала его руку двумя своими сухонькими ручками. А рука у него была узкая, длинная, с тонкими–тонкими пальцами, и кожа на этой руке была такал же прозрачная, как на его лице.

Снова переведя взгляд с лица человека на эту руку, Цзинь Фын увидела, что рука совсем мокрая от падающих на нее одна за другой слез старушки. Девочка поняла: это и есть доктор Ли. Она нахмурила брови и подумала: если он пришел сюда и лег в постель матери, значит он уже так устал, что не может больше жить.

Старушка хотела что–то сказать, но губы ее очень дрожали, а из глаз все катились и катились слезы. Доктор осторожно положил руку на седые волосы матери, хотел погладить их, но рука упала и у него нехватило сил поднять ее снова. Рука свисала почти до пола; девочка смотрела на нее, и ей казалось, что рука все вытягивается, вытягивается. Девочка взяла руку, подержала ее, ласково погладила своими загорелыми пальчиками и осторожно положила на край кана.

Потом девочка взяла старушку под руку, вывела в кухню и вымыла ей лицо, и тогда старушка немного успокоилась и сказала:

— Они снова взяли его и опять посадили на электрический стул… Теперь он уже никогда не вылечится. Они знают это и больше уже не станут его беречь; он не может делать операций и совсем им не нужен. Если они возьмут его еще раз, то убьют совсем.