не сообразила, что надо одеться, и уселась за стол в несвежей ночной рубашке. Бедный папа не знал, куда деть глаза. Миссис Ллевелин принесла мой халат, и я надела его, вдруг застыдившись, что выскочила из спальни почти неодетой. Папа осторожно спросил, как я себя чувствую. Я видела, что он искренне переживает, и сказала, что мне уже лучше. Больше мы ни о чем не говорили, и ужин прошел в тишине. Я съела лишь несколько жалких кусочков, да и то только для виду. И каждым давилась.

После ужина миссис Ллевелин отвела меня в спальню и велела раздеться. У меня не было сил возражать. Она набрала для меня ванну и сама вымыла мне голову. Сидеть в теплой воде было приятно, и я совсем не стеснялась своей наготы. Потом я стояла на коврике и дрожала, как ребенок. Миссис Ллевелин ласково вытерла меня полотенцем и заставила надеть чистую ночную рубашку. Мы вернулись в мою комнату, она усадила меня перед трюмо и расчесала мне волосы. Я была благодарна ей за доброту и заботу, тем более что она воздержалась от комментариев и назиданий. Она уложила меня в постель и пожелала спокойной ночи. Надо было сказать ей «спасибо», но я не смогла выдавить из себя ни единого слова.

И все это время Ребекка неустанно язвила в мой адрес. Я сто раз ей сказала, что и без нее знаю, что я – никчемное ничтожество, но ей, кажется, нравилось изобретать все более изощренные способы, чтобы донести до меня эту мысль. Но сильнее всего меня задевало ее обиженное возмущение. Я тяну ее вниз. Без меня она бы вовсю наслаждалась жизнью. Если бы не я, она уже давно завалилась бы в койку с красавчиком Томом (иногда она выражается очень грубо). Я извиняюсь и обещаю, что в следующий раз буду молчать. Она отвечает, что из-за моего идиотского выступления следующего раза уже не будет и что без меня ей было бы лучше. Я не возражаю. Мне самой без меня было бы лучше. Этот внутренний диалог продолжается постоянно, лишь с незначительными вариациями. Сон – мое единственное убежище от ее непрестанных нападок. Я ее ненавижу, и, хотя не говорю об этом прямо, она как будто читает мои мысли. «Ты думаешь, что ненавидишь меня, а на самом деле ты ненавидишь себя, глупая бесхребетная курица». Она регулярно доводит меня до слез, что лишь дает ей дополнительный повод для насмешек. Кажется, остается единственный способ избавиться от нее – последовать ее совету и покончить с собой. Червь, поселившийся у меня в голове, питается этими мыслями. Как червяк, обосновавшийся в яблоке, он растет и жиреет.

Если что-то меня и спасает, так только моя всегдашняя лень. Мне не хватает силы воли, чтобы взяться за дело. Любое дело. Летаргия, однако, не может служить уважительной причиной для того, чтобы не покончить с собой. Продолжать свое существование лишь потому, что тебе слишком лень его завершить, – в этом нет ни романтики, ни благородства. Кажется, я оказалась в безвыходном положении: у меня нет ни сил, ни желания жить, но нет и необходимых ресурсов, чтобы покончить с жизнью. Даже в такой беспросветной апатии меня смешит эта ирония судьбы. Жизнь продолжается по умолчанию. Без насильственного вмешательства извне жизнь продолжается, как если бы она была неким объектом, существующим независимо от своего хранителя. Чтобы прервать жизнь, нужна немалая сила воли. Самоубийство (будем называть вещи своими именами) требует определенной решимости. Оно требует тщательного планирования. У меня нет этих качеств. Самоубийство – не для слабаков, а я всегда была слабой. Вот еще одно отличие между мной и Вероникой. Вероника была способна выбрать курс действий и следовать ему до конца. Жалко, что я не такая.

В понедельник или, может, во вторник я заставила себя встать с постели. Мне потребовалось столько усилий, чтобы просто умыться и одеться, что я искренне поразилась, как же я раньше совершала все эти подвиги даже не задумываясь. Гораздо проще дождаться, когда вода стечет из ванны и сама испарится с кожи, чем взять полотенце и заставить себя вытираться. Я сидела перед зеркалом, пуховка для пудры в моей руке была тяжелой, как камень.

Папа обрадовался, когда я вышла к завтраку.

– Как хорошо! Тебе уже лучше! – воскликнул он.

– Да, папа. Гораздо лучше.

Папа заметил, что мистер Браунли будет рад моему возвращению на работу. Они с миссис Ллевелин за меня беспокоились.

Я улыбнулась бледной улыбкой, которая, я уверена, его не обманула. Я знаю, что папа и сам пребывает в печали. Он старается этого не показывать, но я замечаю, как он временами мрачнеет лицом, каким усталым и грустным иной раз становится его взгляд. Я намазала тост маслом и джемом и потихонечку убрала его в сумку, когда папа отвлекся на утреннюю газету.

Разумеется, я вовсе не собиралась идти на работу. Но для видимости побрела в сторону автобусной остановки на Элджин-авеню. Уже на подступах к остановке все мои силы иссякли. Я завернула в «Лион» и села за столик, ближайший ко входу. Когда подошла официантка, я вздрогнула, словно меня разбудили от глубокого сна. Это была худенькая девчонка не старше восемнадцати лет, с каштановыми волосами, заколотыми невидимками, чтобы не лезли в глаза. Она говорила с ирландским акцентом. Интересно, подумалось мне, как далеко простираются ее амбиции. Точно ли обслуживание столиков в «Лионе» – это предел ее мечтаний, или, подобно тем провинциальным девицам, что осаждают агентство мистера Браунли, она согласилась бы покрасоваться перед скучающими мужчинами в клубах Сохо? Она была вполне симпатичной, но недостаточно фигуристой. Скорее всего, она найдет себе великодушного парня, которого не отпугнет ее плоская грудь, выйдет за него замуж и променяет свои честолюбивые устремления на пожизненную домашнюю рутину. Она спросила, что я буду заказывать, и я так долго не отвечала, что у нее на лице появилось встревоженное выражение. Она широко распахнула глаза и чуть вытянула вперед шею. Может быть, она решила, что я иностранка и не говорю по-английски. Вспомнив, что надо делать в подобных случаях, я слегка тряхнула головой, словно разгоняя мечтательность, и заказала чайник чая. Только теперь я заметила, что сижу у окна, выставляя себя на всеобщее обозрение. Можно было не опасаться, что мимо пройдет папа (он сейчас редко выходит из дома), но миссис Ллевелин могла бы заметить меня по пути в магазин, и тогда моя хитрость была бы раскрыта. Но теперь уже поздно перебираться за столик в глубине зала.