В коридоре сумрачно — свет попадает сюда только из кухоньки, а я снова себя чувствую запертой огромным телом в том чулане. Тогда мое мнение тоже никто не принимал в расчет. Как и сейчас. Только сейчас рядом со мной не Руслан, а мерзкое похотливое животное.

Мужик все еще шепчет какой-то бред, который с каждым словом все больше напоминает острый приступ шизофрении. А тело его, пусть и не очень крупное, прижимает меня к стене все сильнее. Раскатывает, лишая остатков кислорода.

Он рассказывает, какая у нас с ним была любовь, как искренне верил, что это навсегда, как страдал без меня. Шептал, что я очень изменилась, даже пахну иначе, но так ему даже больше нравится.

Вряд ли он в полумраке четко видит мое лицо. Вряд ли вообще отдает себе отчет, что я вовсе не та, кто ему нужен. Не та Кира.

Меня вжимают в стену все крепче, а сопротивление мое все слабее. Я не могу отбиться от него, не могу выкрутиться, даже объяснить ничего не могу. Господи, ну почему я Руслана с собой не взяла? Почему?!

Но я больше не хочу отвечать за чужие грехи. Хватит, наелась.

И это придает сил, которые, казалось, вовсе закончились. Я пинаюсь, изворачиваюсь, хоть это может плохо закончиться для меня. Если он осатанеет, не выживу. Но не хочу терпеть чужие прикосновения, не выдерживаю душного воздуха этой квартиры. Я борюсь, не думая о последствиях, изо всех сил — отчаянно и самозабвенно.

Пусть делает, что хочет, но живой я не дамся.

— Помогите, пожалуйста! — кричу, когда все-таки удается освободиться от хватки жесткой ладони на своем лице. Кричу надрывно, на пределе сил, и рвусь из объятий.

И вдруг одновременно происходят два события: в дверь чем-то ударяют, а мужик отпускает меня.

От неожиданности, лишившись поддержки, я пошатываюсь и, не успев ни за что схватиться, падаю на пол. Рядом возня, чьи-то крики, отборный мат и женский визг.

— Руслан! — вырывается из меня истошный крик, хотя я только спустя мгновение понимаю, чей отборный мат слышала.

Где только силы нахожу? Вскакиваю на ноги, сплевываю попавшую в рот прядь волос, готовая ринуться в бой. Только бы Руслан из-за меня глупостей не наделал, хоть бы не сорвался! Мне уже наплевать на недавние события — в конце концов, мне ничего ужасного не успели сделать, — главное, чтоб никто не пострадал. Чтобы без последствий.

А в животе глупые бабочки: он пришел за мной. Какая я дура, а он пришел. Невероятный мужчина, самый лучший, самый-самый.

— Оставь! Ты его убьешь! — кричу, пытаясь оттащить Руслана, а мужик орет, что он ничего не знал, не ведал, он все перепутал, «пожалуйста, не убивайте, я не сделал ничего».

Руслан прекращает трясти свою жертву, останавливается. Смотрит на меня, прищурившись, и взгляд не обещает ничего хорошего. Вообще ничего.

В лучшем случае голову оторвет.

Но он пришел, а остальное неважно. Пусть отрывает, заслужила. Главное, что он рядом, а остальное не имеет значения.

Тем временем Руслан

Мне совсем не нравится эта идея с однокурсницей.

Вернее, не так: мне не нравится торопливое желание Киры поскорее от меня избавиться. И ее улыбка — уж больно она ей не свойственна. Какой-то идиотический оптимизм на лице от нее проявился. Такое бывает, если от мужа любовника в шкафу спрятать пытаются, но это же Кира — моя девочка, личное солнце и самая чистая душа. Цветочек, к которому прикоснуться страшно. Какой на хуй любовник?

Тогда что?

Если мне что-то не нравится, успокоиться не получится даже при очень большом желании.

Называйте это любопытством, желанием все держать под контролем, стремлением обезопасить или просто всунуть нос не в свое дело, но просто взять и уехать у меня не выходит.

Смотрю вслед чуть не сайгаком убегающей Кире и барабаню пальцами по рулю. Все быстрее и быстрее, пока в голове сношаются мысли. Трахаются, как кролики, рождая самые невероятные варианты. Чего только на ум не приходит, но я отсеиваю самые бредовые варианты, пытаясь ухватить главное за хвост. Саму суть.

От меня что-то ускользает. Нечто важное, что плавает на поверхности, но никак не хочет проявиться полностью, не дает себя увидеть. Призрак мысли, отголосок воспоминания, слов.

Перебираю в голове наши с Кирой разговоры. Словно бы пленку назад медленно обматываю, вспоминаю каждое слово, любой импульс, каждый порыв. Именно в этом кроется ответ, уверен.

Кира вся как на ладони. Надо просто понять, в каких именно ее словах кроется ответ на все мои вопросы. В том, что он там есть, ни капли не сомневаюсь, просто найти его не так просто.

Откидываюсь на подголовник, сжимаю пальцами переносицу. Приказываю себе думать активнее, пока все время нахрен не растрачено впустую. В груди скребется дурное предчувствие — что-то здесь не так, что-то странное. И это странное не дает покоя, не дает просто плюнуть на все и рвануть в аэропорт. Что я, пацан лопоухий, чтобы за девчонками бегать и прохода им не давать? Но это же не какая-то там девчонка, это Кира — нежный цветок со сломанным стебельком. Девочка, для которой я все еще слишком стар, но она так безнадежно вросла мне под кожу. Мне, блядь, даже физика теперь интересна!

Я должен верить Кире. И я верю ей, как самому себе — она не умеет лгать, не может выкручиваться, иначе скроена. Но я не доверяю ее молодости. Какой бы умной и рассудительной она ни была, на какие бы пятерки ни училась, в глупость может вляпаться на раз-два.

И тут что-то щелкает в голове. Мысль. Четкая, ясная и такая простая, что я готов головой об руль стукнуться. Не понял сразу, не догадался.

Завожу мотор, машина срывается с места, а я топлю и топлю педаль в пол, разгоняя скорость. На подкорке горит нужный адрес, и меня ведет вперед, будто я сорванный с цепи зверь.

Я просто должен убедиться, что в том доме Кире ничего не угрожает. Должен своими глазами увидеть. Не собираюсь никуда вмешиваться, но нужно просто понять: с моей девочкой все будет хорошо.

Во дворе дерутся коты, а тощий парнишка раз за разом бьет по пыльному ковру палкой. За ним зорко следит полноватая женщина лет тридцати, раздавая указания.

Я сижу в машине, пытаюсь отвлечься созерцанием унылых видов, но нет. Успокоиться пытаюсь, только хрен мне, а не дзен.

Выхожу из машины, курю, шагаю туда-сюда, чем привлекаю к себе внимание владелицы личного коверного раба. Вначале она хмурится, но что-то неуловимо меняется в ней, когда мы встречаемся взглядами: в ее глазах появляется кокетство. И тон становится игривее, и движения более плавными, а мягкая улыбка что-то обещает.

Да ну нахуй.

Выбрасываю окурок и, мысленно плюнув себе под ноги, широким шагом иду к подъезду. Я не могу больше терпеть, у меня терпелка слишком маленькая и та давно вышла. Кажется, слышу громкий стон разочарования и печальный взгляд, который впивается в меня точно между лопаток.