Со слезами распрощавшись с Питом, Эмма позвонила сестре. Трубку снял Патрик.

– У тебя грустный голос, – сказала Эмма.

– Есть от чего! Мадам в постели с жутким похмельем, и в доме нет ничего на рождественский ужин, – мрачно сооб­щил ее зять. – Она ничего не ест, потому что утверждает, что каждый раз, как открывает глаза, у нее кружится голова.

– У нее не так бы голова закружилась, будь она ко мне поближе! – обиженно сказала Эмма. – Я бы придушила ее за то, что она увернулась от ужина здесь. Тут настоящий кош­мар. Индейка повесилась бы, если бы уже не была мертвой.

– Веселенький денек, как обычно? – спросил Патрик.

– Ты все правильно понял. И я беспокоюсь о маме. Вдруг ее снова понесет? Я боюсь, мне одной не справиться, вот по­чему я хотела, чтобы Кирстен была здесь.

– Что значит «понесет»? – удивленно спросил Патрик.

– Ну, знаешь, как тогда в магазине.

– Ты не обижайся, Эмма, но я понятия не имею, о чем ты говоришь.

– Ты хочешь сказать, Кирстен тебе не рассказала? – Эмма была вне себя от возмущения. Поверить невозможно, но Кирстен даже не упомянула о материнских проблемах. – Я не могу сейчас разговаривать, – прошептала она, – но попроси жену рассказать тебе, что случилось в начале месяца, когда мы с мамой ходили по магазинам. Я очень за нее бес­покоюсь…

Ужин был сплошным кошмаром. Тетка объявила, что индейка жесткая, брюссельская капуста несъедобная, а под­ливка напоминает матрац. Джимми с ней согласился, по­скольку во всем была виновата Эмма. Анна-Мари без всяко­го интереса ковырялась в тарелке. Только дядя Юджин ел с аппетитом холостяка, который соскучился по домашней пище.

После ужина Эмма отправила всех в гостиную и включила телевизор.

– Я скоро приду, – весело сообщила она, не имея ни ма­лейшего желания к ним присоединяться.

Она собиралась прибраться, вымыть кастрюли и сково­родки и пойти отдохнуть в оранжерею. Родственники обой­дутся без нее. Но ничего не вышло. Джимми разыскал ее там и погнал в гостиную, как отбившуюся от стада корову.

Неожиданно пришло спасение – раздался звонок в дверь.

– Я открою, – быстро сказала Эмма, вскочила и выбе­жала в холл. К ее удивлению, в дверях стояли Патрик и Кирс­тен с зеленым лицом.

– Мы не могли позволить тебе мучиться здесь в одиночестве, – сказал Патрик.

– Очень даже могли, – проворчала Кирстен, проходя мимо сестры и поспешно направляясь на кухню, чтобы попить воды.

– Я заставил ее рассказать мне, что случилось с вашей мамой, – прошептал Патрик Эмме. – Все это ужасно.

– Только ты и Пит относитесь к этому серьезно, – ска­зала Эмма, радуясь присутствию Патрика. Он был очень сильным человеком, Джимми никогда им не помыкал, хотя Кирстен себе в этом не отказывала.

– А где Пит?

Эмма подняла глаза к потолку.

– На это Рождество мы должны были идти к его родите­лям, но папа настаивал, чтобы мы пришли сюда. Вот мы и решили разделиться. Я позже туда поеду.

– Почему бы тебе не поехать сейчас? – сжалился над ней Патрик. – Мы останемся до вечера.

– Ты не можешь уехать! – прошипела Кирстен, которая как раз вышла из кухни и услышала последнюю фразу. – Не собираюсь сидеть весь вечер с этой проклятой… О, привет, тетя! Как вы поживаете? Какое на вас красивое платье, – за­щебетала она, потому что в дверях гостиной появились тетка и отец.

– Кирстен, радость моя! Счастливого Рождества! – вос­кликнул Джимми О'Брайен.

Последовали поцелуи и объятия, даже Анна-Мари, каза­лось, вышла из транса и приветствовала вновь прибывших.

– Твои подарки под елкой, – радостно сообщила она младшей дочери. – Я и о тебе не забыла, Патрик.

Иногда Эмма, наблюдая за ней, начинала думать, что ма­теринская проблема существует только в ее воображении. Еще несколько минут назад Анна-Мари молча сидела, одно­сложно отвечая на вопросы мужа. Но сейчас она была душой компании, смеялась и шутила. Или она так любит Кирстен, что приходит в себя только в ее обществе?..

В полном смятении Эмма схватила пальто и сумку. – Поехала к Питу, – тихо сказала она Патрику. Он сочувственно кивнул, и она выскользнула из дома, прежде чем кто-либо успел заметить. Наверняка родители обидятся, что она не расцеловала всех на прощание, но она не могла больше разыгрывать из себя послушную дочь. Те­перь ей хотелось поскорее присоединиться к мужу.

– Может, я все придумала? – спросила она его час спус­тя, после того как все встретили ее с распростертыми объ­ятиями, осыпали подарками и напоили чаем. – Может быть, мне только кажется, что мама больна? Она была совершенно нормальной после приезда Кирстен. Наверное, это у меня крыша поехала. Пит обнял ее.

– Не придумывай, малыш. Ты самая разумная в этой семье. И ты ведь только что рассказала, как она пыталась от­крыть банку сбивалкой для яиц. Это ведь не слишком нормально? Просто твоя мать обожает Кирстен и все сделает, чтобы не огорчать ее. Она изо всех сил старается при ней ка­заться нормальной и только с тобой может позволить себе расслабиться и показать, как она себя в самом деле чувствует. Эмма с сомнением покачала головой.

– Не может же человек по собственной воле выбирать время, когда тебе во всем путаться, а когда нет. – Она устало потерла глаза. – Жаль, что я так мало знаю про болезнь Альцгеймера. Может быть, книгу поискать? Или пойти к врачу и с ним поговорить?

– О чем с врачом поговорить? – спросила миссис Шери­дан, которая пришла спросить, не хотят ли они поиграть в слова.

– Так, ни о чем, – улыбнулась Эмма. Ей совсем не хоте­лось нарушать праздничное настроение еще и в этом доме.

На следующий день Патрик и Кирстен появились в доме Эммы и Пита с бутылкой шампанского и огромной коробкой дорогих шоколадных конфет.

– В честь примирения! – заявила Кирстен, проходя кухню. – Давайте прямо сразу и откроем.

На этот раз она прекрасно выглядела – ничего зеленого, кроме сережек с изумрудами, которые Патрик подарил ей на Рождество.

– Они подходят к моему кольцу, – сказала Кирстен, на­клоняя голову, чтобы Эмма могла оценить серьги.

– Прелестные, – признала Эмма, вынимая бокалы для шампанского. – И пальто тоже новое?

– Господи, нет, оно как раз древнее, – ответила Кирс­тен, небрежно проведя рукой по длинному кожаному пальто, которого Эмма раньше не видела. – Кстати, Патрик едва не убил меня, когда я ему рассказала о маме. Но, Эмма, мы ведь не знаем ничего наверняка, и я думаю, что ты чересчур бо­лезненно на все реагируешь…

Эмма вырвала бутылку из рук сестры.

– Вот этого не надо! Если хочешь выпить, неси бокалы в гостиную.

Пит, Патрик и Эмма пришли к единому мнению, что с Анной-Мари что-то неладно.

– Моя бабушка стала такой же перед смертью, – сказал Патрик. – Тогда это называли старческим маразмом. Теперь используют разные названия: слабоумие, болезнь Альцгеймера… Я тут передачу видел по телевизору, это какой-то кош­мар.