пожалуйста, давайте построим в два, нет в три ряда. Скамеечку надо поставить. Так, молодцы, ребята, хорошо… Ну, а теперь я посмотрю, кто лучше смеется, мальчики или девочки? Ах, молодцы, прямо и не знаю, кто лучше… Пожалуй, девочки лучше сейчас, мальчики, не отставайте! Вот это отлично, молодцы, ребята, умеете… Ну, все, теперь следующая группа…

– Алло! Любовь Васильевна? Здравствуйте. Это Олег Серов, от журнала. Да-да. Как бы нам еще с вами встретиться, чтобы и Лида Грушина тоже… Послезавтра? Хорошо, обязательно позвоню.

– Алло! Нельзя ли попросить следователя Бекасову?

38

Прокуратура района. Самый обыкновенный дом. Первый этаж. Никогда бы не подумал, что здесь решаются судьбы людей. Комната 18. Следователь Бекасова, Анна Николаевна.

– Разрешите?

– Подождите пожалуйста в коридоре, мы сейчас закончим.

Обыкновенный коридор. Присутственный. Рядом на стуле какой-то мужчина, свидетель, видимо. Что ж, подождем. Да, очевидно, свидетель, по какому-то делу. Не дай-то бог вот так по своему делу, если твоя судьба зависит от кого-то. Интересно, а есть ли тут настоящие дела? В основном, наверное, как и везде, текучка, бытовщина, мелочи, проступки мелкие, а не преступления, одним словом – мышиная возня. Страстишки, а не страсти – пьянка, мелкое хулиганство, драка, все мелкое. Женщина следователь, а вот свидетель – мужчина… Ага, выходит.

– Вы ко мне? – сама выглянула.

– Да, к вам. Можно?

– Пожалуйста. Вы от журнала? Садитесь. Ну, так чем же могу быть вам полезна?

Худощавая, подтянутая. Строгий взгляд.

– Понимаете, мне поручили очерк о преступности несовершеннолетних, я хотел бы с вами поговорить.

Легкая вежливая улыбка:

– Ну, что же, очень приятно. Но почему именно со мной?

– Видите ли, я позавчера был в тюрьме, в Детском приемнике, там говорил с Силаковым… Вы ведь ведете его дело?

– Как вы сказали? Силаков? Да, я веду. Ну, и что же?

Улыбки как не было.

– Понимаете, третья судимость, парня теперь надолго могут… Но насколько я понял – да и не только я, воспитатель у них тоже, он очень просил за него. Понимаете, произошло какое-то недоразумение, все как-то очень, ну… нелепо, что ли. Он пошел по пути исправления, член Бригады коммунистического труда и вообще…

– Не понимаю, что вам кажется нелепым?

Теперь уже раздражение, колючий взгляд…

– Что он машину угнал в пьяном виде – это недоразумение, вы считаете? Но ведь так оно и было! Вы его жалеете? Если он пошел по пути исправления, как вы говорите, так надо было втройне быть осторожным. Ни дыхнуть! А он что? Он вам сказал, что перед этим с дружками выпивал?

– Сказал. Но ведь так уж получилось, упросили его – в честь первой зарплаты… У него и в мыслях не было, что до такого дойдет…

Анна Николаевна так и вскинулась:

– Слушайте, вот если вы не хотите выпивать, вас можно заставить? А? Вот вам, допустим, нельзя пить, так? Никак нельзя! Можно при этом условии вас напоить и причем до такого состояния, чтобы вы ничего не помнили? Да он врет, что ничего не помнил, врет! Скажите, как это можно в невменяемом состоянии достать ключ, открыть дверь машины, сесть, включить зажигание, поехать, а? А за чем он поехал, вы знаете? Он за баллоном поехал, который у него был спрятан в другом дворе, я же это выяснила! У них не хватило, понимаете? Вот он за ним и поехал, а дружки его пока покупателя искали!

– То есть, за каким баллоном? – не понял я.

– Хорошо, я вам объясню. Вы знаете, за что у него вторая судимость была? За кражу баллонов. Так вот он по старой памяти и решил… Этот баллон у него уже лежал спрятанный! Он его еще раньше украл и припрятал. В трезвом виде. На всякий случай. Поняли? Заметьте – сознательно. А в пьяном виде за ним поехал. Им не хватило, они и решили баллон продать. Вот и вся картина. А вы – нечаянно!

Это была новость. Силаков не сказал про баллон, который он заранее припрятал. Это была неприятная новость. Я молчал.

– Зря вы им верите, товарищ, – продолжала тем временем Бекасова. – Я вообще-то вас понимаю. Я бы тоже рада им верить, так ведь и жить легче, с верой во всех людей! Да нельзя. Ничего не поделаешь! Есть и такие, в которых верить нельзя, к сожалению. И тут уж ничего не изменишь. Обычай такой у них первую получку обмывать, верно. Ну и что же, что обычай? Не до обычая должно бы уж. Ведь две судимости у него! Да, на все у них всегда причины найдутся и оправдания, это уж я изучила, будьте уверены. То обычай, то еще что-нибудь – праздник, например, случай какой-то особенный, то кто-то очень попросил или пригрозил – они всегда вам объяснят, оправдаются. А сами они, конечно же, не виноваты никогда! Никогда не виноваты ни в чем! Другие, но не они. Я за свои восемь лет такого здесь насмотрелась…

Анна Николаевна помолчала. Потом посмотрела на меня и улыбнулась.

– Я понимаю ваши благородные чувства, – продолжала она. – Я вижу: вы хотите помочь. Правильно. В принципе я вас понимаю. В принципе! Но зачем они врут? Они же без конца врут, вот что самое грустное. Врут и жалуются, когда припрет! А уж если к нам сюда попадут, так тем более. Тут им бы только вывернуться. Тут у них такая изобретательность появляется! Вот и Силаков ваш. Пошел по пути исправления, говорите? Хорошенький путь! Восемнадцати нет, а уже третья судимость, вы только подумайте! Неужели все три случайно, а? Что же дальше-то будет с таким? Если он сам себе не хозяин…

Анна Николаевна опять помолчала. Молчал и я. Только хорошо понимал уже, что припрятанный заранее баллон осложняет дело – умысел получается, и за эту жалкую глупость Силаков, скорее всего, и получит не один год колонии. Глупость какая-то опять. Всего один баллон. И – судьба молодого парня… Сколько таких баллонов губится от безалаберности, тупости, бесхозяйственности властей. А тут… И все-таки что-то неприятное во всем этом. Правильно сказала Анна Николаевна: если сам себе не хозяин…

– Не так все просто, дорогой товарищ, одной гуманностью дела не решишь, – продолжала она теперь спокойно. – Смотрите, сколько у нас всякого предпринимается: и шефство, и на поруки, и условно-досрочное, и воспитатели-наставники по месту работы! Государство идет навстречу! Кое-кто исправляется, верно. Кто хочет. А Силаков ваш… желания нет! Его собственного желания нет, в этом все дело! Страх есть, испуг. Может быть даже и раскаяние иногда. Бывает… А вот желания