в изящном танце, а потом беззвучно опускались на землю. Расстались молодые люди довольные друг другом и совершённой сделкой: Билли приобрёл скромный капитал в восемь шиллингов, а Оливия уносила с собой грязные перчатки девятого размера.

* * *

Время до премьеры тянулось медленно. Тишина давила на уши, действовала на нервы. Секундная стрелка ещё как-то двигалась, а вот минутная приклеилась намертво – когда бы Мардж Кингсли ни посмотрела на часы, висевшие над зеркалом в её гримёрке, они показывали одно и то же время. Снег, кружившийся за окном, казалось, превратил театр «Эксельсиор» в гигантскую герметичную табакерку, из которой никому не было выхода.

Она пошла было к Лавинии Бекхайм в надежде поболтать и выпить чаю, но её гримёрная была пуста. Мамаши Бенни тоже не было. Эффи сама находилась в таком взвинченном состоянии, что с ней Мардж было бы гораздо тяжелее. К Эдди она отправиться не решилась, а Арчи и Джонни только посмеялись бы над ней. Оставалась Имоджен Прайс, к ней-то Мардж и отправилась.

Однако та на роль душевного собеседника годилась ещё меньше, чем все остальные. Выслушав Мардж, она предложила ей выпить глоток бренди и не нести чепуху. Премьера новой пьесы – не визит к зубодёру, чтобы трястись, как несвежий пудинг.

– Будет лучше, если ты как следует порепетируешь ещё разок, – посоветовала Имоджен, смягчившись. – Я могу подавать тебе реплики.

Мардж, поблагодарив её и, по обыкновению, многословно извинившись, отказалась. Все знали, что Имоджен не умеет просто подавать реплики – она вымотает тебя репетицией так, что еле ноги унесёшь, а сама при этом лишь волосок с плеча смахнёт. Требовательная к себе, она и другим спуску не давала.

Выходя от неё, Мардж с ужасом представляла одинокое бдение у себя в гримёрке – замершие стрелки часов, однообразный снег за окном, давящая тишина, лампа, мигающая под потолком – поэтому Оливии Адамсон она обрадовалась так же, как потерпевший кораблекрушение радуется проходящему мимо пароходу.

– Мисс Адамсон! Вы ко мне? – Мардж, прихватив полы тёплого халата, тяжёлой рысцой пересекла коридор и застыла перед гостьей, сдерживая учащённое дыхание.

– О, только если вы ничем не заняты, мисс Кингсли, – Оливия чуть отодвинулась от двери, в которую несколько минут назад безуспешно стучала. – Я ни в коем случае не хочу вам помешать.

Толкнув дверь мощным плечом, Мардж гостеприимно распахнула её и буквально втянула гостью внутрь, так велико было её нежелание оставаться сейчас одной.

Оливия с любопытством оглядела помещение, но гримёрная мало чем отличалась от её собственной. Разница была только в том, что платяной шкаф стоял в нише у окна, а не у двери, и напротив зеркала висел гобелен, изображавший Адефагию – крайне пухлую, всю в складках пышной плоти, угадываемых под одеянием, румяную богиню сытости, вокруг которой громоздились корзины с зерном, мясные туши, глиняные амфоры и медные чаши с фруктами.

– Сама не знаю, почему он до сих пор здесь висит, – пожала плечами Мардж и уселась в низкое кресло у окна. – Давно надо было спрятать его в бутафорской. Но потом Люсиль упала… И мне показалось неправильным выкидывать её подарок, как тряпку.

– Подарок? – брови Оливии приподнялись в изумлении.

– Ну, конечно, подарок. Она ведь не виновата, что на мою долю не хватило гобелена с привлекательным изображением. Эффи или Имоджен, например, повезло ещё меньше. Зато какие красивые достались Лавинии и Эдди! И у Мамаши Бенни тоже прекрасный! Вы его видели?

– Да, мы как-то чаёвничали с миссис Бенджамин, – с осторожностью призналась Оливия. – Просто выпили по чашке чая, поболтали о том о сём…

– Может, и нам тоже? – Мардж ещё сильнее оживилась. – Умоляю, не отказывайтесь, мисс Адамсон! Я с самого утра места себе не нахожу. Мне уже кажется, что ещё немного, и я лишусь чувств – так у меня внутри всё дрожит.

– Да что вы? – вежливо удивилась Оливия. – Вы ведь такая опытная актриса. Неужели и вас терзает страх перед выступлением? Признаться, я до сих пор не избавилась от него.

– И никогда не избавитесь, – пообещала Мардж, всплеснув руками и разметав широкими рукавами халата безделушки на низком чайном столике. – Это сценический мандраж, и каждый раз артист испытывает его словно впервые. Это как первый раз входить в морскую воду. Кажется, что она холодна и не удержит тебя, и внутри всё сжимается, а потом ты плывёшь и понимаешь, что на самом-то деле всегда это умел. Главное, пережить время до. Вы понимаете, что я хочу сказать, мисс Адамсон?

Оливия заверила, что отлично понимает. Мардж, забыв про своё предложение выпить чаю, вынула из ящика гримировального столика пачку печенья и небрежно выложила его на блюдце. Не прекращая ни на минуту болтать (обо всём вперемешку: о морских курортах, модистках – хороших и не очень, театральном гриме, забастовках и демонстрациях), она как-то ухитрилась сжевать всё печенье и обнаружила это только тогда, когда блюдце опустело. Всё это время Оливия молчала и поддакивала, предоставляя девушке возможность выговориться и наблюдая за её крупными, почти мужскими руками – то скрывавшимися, то вновь появлявшимися из широких рукавов халата. Когда речь зашла о костюмах для новой пьесы, Оливия с невинным выражением лица поинтересовалась, шились ли они и для Люсиль Бирнбаум, и сразу об этом пожалела.

Большие, сумрачно-серые глаза Мардж Кингсли, опушённые густыми ресницами, тут же наполнились прозрачными слезами. Лицо её при этом некрасиво сморщилось, превратилось в горестную маску – секунду-другую Оливия с трепетом наблюдала за пугающей метаморфозой, не в силах произнести ни слова, и этот беззвучный кошмар, как ей показалось, длился целую вечность.

Наконец, Мардж уткнулась в раскрытые ладони, склонилась к самым коленям, и гримёрку заполнили звуки сдерживаемых рыданий. «Да что с вами со всеми такое? Совсем, что ли, с ума посходили?» – первая мысль, посетившая Оливию, быстро сменилась искренним сочувствием к безутешной девушке. Из-под ладоней, которые та прижимала к лицу, доносились всхлипывания и невнятные фразы: «…была такая красивая… красивее всех на свете… почему она умерла?.. почему все умирают?.. почему?.. боже, это ужасно, ужасно!..»

Широкая спина Мардж Кингсли и её плечи недолго сотрясались от рыданий. Уже через несколько минут она затихла, после чего выпрямилась, отняла руки от лица и с облегчением вздохнула, совсем как человек, избавившийся от тяжкой ноши.

– О, мисс Адамсон, вы должны меня простить, – взмолилась она, устремив на собеседницу смущённый взгляд. Глаза её цветом теперь напоминали не сумрачные зимние тучи, а небо после разразившейся грозы – чистое, промытое. – Сама не знаю, что на меня нашло. Должно быть, это всё нервы. Я напугала вас, верно?

Немного