Естественно, что такой подход не мог обрадовать русских дипломатов или воодушевить русских военных. «Генерал Алексеев, – докладывал Сазонову 24 июня (7 июля) 1916 г. из Могилева сотрудник дипломатической канцелярии Ставки, – исходит из того соображения, что участие в войне Румынии может иметь отрицательные или положительные последствия в зависимости от момента ее выступления. Географическое положение Румынии таково, что ей очень трудно сдерживать одновременно наступление австро-германцев и болгар, действующих с двух сторон. В случае такого наступления, будучи в союзе с румынами, нам пришлось бы защищать их, что заставило бы нас значительно удлинить наш фронт. Нам пришлось учитывать положение на Балканском полуострове, чего мы не делали даже в худшие его фазисы, благодаря нейтралитету Румынии. Ввиду этого во всякое время, когда возможны активные действия противника на юге, нейтралитет Румынии представляется для нас очень ценным. В настоящее время, однако, налицо нет этой возможности. Положение совершенно иное. У противника нет свободных сил. Союзники всюду наступают. Болгары для Румынии не опасны, так как они сдерживаются салоникской армией. Германские войска, бывшие на Балканах, обнаружены против нас. При этих условиях устраняется вышеупомянутая опасность нападения на Румынию и выдвигаются все выгоды ее выступления»112.

В эти дни Алексеев был по-прежнему трезв в оценке военного потенциала румын и по преимуществу ожидал, что их выступление произведет значительный моральный эффект на противника. «.. Впрочем, – продолжал свое донесение Сазонову В. Н. Муравьев, – начальник штаба признает, что выступление сейчас имеет и стратегическое значение. Оно изменило бы план нашего наступления. “Я перенес бы всю тяжесть на юг”, – сказал он мне. Кроме того, большое значение получила бы и салоникская армия, которую при этих условиях возможно было бы двинуть в наступление. Таким образом, для генерала Алексеева главное – это момент выступления Румынии, и этим объясняются его несколько категорические требования, к ней обращенные. В нем говорит, конечно, и чувство. Его, стоящего столько времени во главе армии, делающей героические усилия, естественно, возмущает стремление румын использовать даром наши жертвы. “Если они хотят быть великими, – говорит он, – пусть сперва пройдут через горнило”»113. Предложения Алексеева Парижу и Бухаресту совпали с наибольшими опасениями германской стороны, со страхом ожидавшей возможной активизации Салоникского фронта.

«Если бы последовала атака противника не с очень большими силами, – отмечал Фалькенгайн, – она не имела бы никаких шансов на успех; а если бы было введено в дело достаточное количество войск, то затруднения с подвозом войск стали бы непреодолимы. В обоих случаях неприятельская атака не имела бы ясной цели. Она лишь могла тогда оказать свое воздействие, если бы была доведена до разрыва железной дороги Ниш – София – Константинополь»114. Сделать это Антанта могла, лишь выведя из войны Болгарию – от Салоникского фронта до разрыва железной дороги было не менее 250 км. Как и следовало ожидать, предложения Алексеева нашли полную поддержку у французов, но были встречены английской стороной отрицательно. «Бриан настаивает в Лондоне на необходимости согласиться с мнением Алексеева», – отмечает в своем дневнике Палеолог115. Кроме того, приходилось считаться с позицией румын. Даже когда в конце июня – начале июля 1916 г. русская делегация в Париже попыталась настаивать на наступлении на Болгарию, румыны по-прежнему защищали идею наступления на Трансильванию. Разница в подходе двух сторон для участников конференции была очевидной. Россия хотела оперировать в Буковине, в то время как основная часть румынской армии должна была защищать границу по Дунаю. Румыния хотела вторгнуться в Трансильванию, имея в качестве прикрытия на своей южной границе русскую армию116.

Нетрудно заметить, что Алексеев в своих предложениях в несколько измененном виде возвращался к своему плану ноября 1915 г., предполагавшему выделение Австро-Венгрии как главной цели комбинированного союзного наступления117. Как и в июле 1916 г., наштаверх не думал об ударе по Болгарии, считая предпочтительным выходом сепаратный мир с ней или принятие болгарским правительством декларации строгого нейтралитета118. Весьма показательно, что в апреле 1916 г. полковник Татаринов не проявил интереса к предложению французского военного атташе капитана Пишона организовать наступление русскими войсками из Румынии на Софию119. Именно в это время Алексееев отказывается и от предложений штаба Черноморского флота об организации десантной операции на Босфоре.

Успешная высадка русских войск под Трапезундом привела к росту опасений противника, что десант будет повторен на болгарском берегу или в районе Босфора1. Командование Черноморским флотом было действительно воодушевлено успехом Трапезундской операции и надеялось повторить его в больших размерах под Константинополем2. В Ставку был послан А. И. Верховский. Он вспоминал: «Я нес маленькую, громко кричавшую идею новой войны и думал, что в Ставке только меня и ждут, чтобы выслушать мои мысли, выращенные на полях сражений, в морском походе, в огне боев»3. Однако Алексеев не оказал поддержки этому проекту, несмотря на то что его активно поддерживал адмирал Бубнов. Более того, начальник штаба не приветствовал и идею Трапезундской операции. 20 января 1916 г. он известил Севастополь о том, что в ближайшие два месяца не предполагает проводить десантные операции на Черном море, и поэтому Ставка считала желательным задействовать для перевозок дополнительное количество транспортов из числа флотилии Хоменко. Эта мера должна была разгрузить железные дороги4.

Еще через девять дней в своем ответе на письмо командующего Черноморским флотом Алексеев излагал причины своей позиции: «Решение судьбы настоящей войны будет зависеть, главным образом, от хода дел на европейском театре, то есть французско-бельгийском и нашем западном. Растянутый наш стратегический фронт – свыше 1200 км, далеко еще не выясненное политическое и военное положение Румынии, значительность и качество сил противника, выставленных им на европейском театре, создают столь сложную и ответственную для нас обстановку, что мы не имеем права в данный период разбрасывать наши войска и направлять их на выполнение хотя и серьезных, но, тем не менее, второстепенных задач на удаленном участке»5.

После Трапезундской операции общее положение не изменилось – у Ставки не было резерва в 5–6 корпусов, а флот не мог обеспечить единовременной переброски отряда силою более чем 1–1,5 корпуса. Кроме того, Алексеев продолжал питать сомнения относительно способности Черноморского флота нейтрализовать возможные действия немецких подводных лодок, а также «Гебена» и «Бреслау». В письме на имя адмирала Эбергарда он снова повторил свои доводы против предложений моряков: растянутость фронта, невыясненное положение Румынии не позволяют русскому командованию пойти на столь масштабную операцию, как десант на Босфор6.

Кроме этого существовало еще несколько проблем, которые нельзя было не учитывать при планировании десанта. Прежде всего, для него необходимо было максимально разгрузить транспортную флотилию от всех других перевозок. Углубившийся в Турцию Кавказский фронт резко увеличивал нагрузки на нее. Для облегчения снабжения войск Кавказской армии было принято решение о строительстве в прибрежной полосе железной дороги от Батума до Трапезунда. Она должна была связать тыл армии с железнодорожной сетью империи и решить вопрос со снабжением. Но весной-летом 1916 г. строительство этой дороги обозначало дополнительные нагрузки на суда Хоменко. Командование Кавказской армией просило флот о выделении четырех пароходов, не считая того, что флотилия должна была обеспечить подвоз 2,5 млн пудов различного груза в месяц. В июне 1916 г. Эбергард энергично протестовал против этих требований. Он считал, что дорога не решит ни одну из проблем фронта, так как пропускная способность железных дорог на Кавказе и в Предкавказье все равно вызовет необходимость морских перевозок, а их бесконечное увеличение может сказаться на уровне потерь, и тогда надобность в железной дороге вообще отпадет7.