Потому-то я так и любил убийства. По законам штата Массачусетс в деле по обвинению в убийстве не может быть досудебной сделки с правосудием. Каждое дело должно быть передано в суд. Правило сохранилось с тех времен, когда в штате убийство каралось смертной казнью. А в делах о преступлениях, за которые полагалась высшая мера наказания, не допускались никакие послабления, никакие сделки. Слишком многое стояло на кону. Так что и по сей день любое убийство, пусть даже самое сомнительное, должно рассматриваться в суде. Прокуроры не могут выбирать себе верные дела, отказываясь при этом от тех, которые то ли выгорят, то ли нет. Мне нравилось думать, что победа будет только моей заслугой. Я выиграю даже самое слабое дело. Так я тогда смотрел на это. А с другой стороны, мы все рассказываем себе про себя самих какие-то истории. Денежный мешок убеждает себя, что, богатея, он тем самым обогащает других, художник – что его творения приумножают количество прекрасного в мире, солдат – что сражается на стороне ангелов. Я говорил себе, что в зале суда вершу правосудие, а когда я побеждаю, торжествует справедливость. Подобное мышление вполне способно опьянять, что и произошло со мной в деле Джейкоба.

По мере того как близился суд, я чувствовал, как меня охватывает знакомый боевой задор. Мне и в голову не приходило, что мы можем проиграть. Я был исполнен энергии, оптимизма и уверенности в себе и рвался в бой. Сейчас, оглядываясь на те дни, я только диву даюсь, как можно было быть настолько оторванным от реальности. А с другой стороны, если подумать, не так уже это и странно. Когда на тебя со всех сторон сыплются удары, любой рано или поздно захочет ударить в ответ.

Судебный процесс начался в середине октября 2007 года, в самый разгар золотой осени. Вскоре деревья должны были сбросить листву, но пока она еще радовала глаз прощальным великолепием всех оттенков багрянца, меди и золота.

Накануне первого судебного заседания, во вторник вечером, стояла не по сезону теплая погода. Даже к ночи температура не опустилась ниже шестнадцати градусов, и воздух казался плотным, влажным, наэлектризованным. Я проснулся посреди ночи, почувствовав что-то не то в атмосфере, как это обычно со мной бывает, когда Лори не спит.

Она лежала на боку, подперев голову рукой.

– Что случилось? – прошептал я.

– Послушай.

– Что?

– Ч-ш-ш. Просто жди и слушай.

За окнами вздыхала ночь.

Потом послышался громкий вопль. Он начался как крик какого-то животного, но быстро перерос в пронзительный визг, напоминающий скрежет тормозов поезда.

– Что это такое? – спросила она.

– Не знаю. Кошка? Или, может, какая-нибудь птица? Которую кто-нибудь убивает.

– Кому может понадобиться убивать кошку?

– Лисице, например, или койоту. Или еноту.

– Такое впечатление, как будто мы вдруг оказались в лесу. Это же город! Я прожила здесь всю жизнь. И у нас тут отродясь не водилось никаких лисиц и койотов. А эти дикие индейки, которые бродят у нас по двору? Их же никогда раньше не было.

– Вокруг понастроили кучу новых районов. Город растет. Животным становится негде жить. Вот они и выходят к людям.

– Энди, ты только послушай. Я не могу даже определить, откуда доносится этот звук и с какого расстояния. Такое впечатление, что это где-то совсем рядом с нами. Наверное, это кошка кого-то из наших соседей.

Мы умолкли, прислушиваясь. Звук повторился. На этот раз вопль погибающего животного определенно напоминал кошачий. Он начался как кошачье мяуканье, прежде чем перейти в дикие исступленные крики.

– Почему так долго?

– Может, он играет со своей жертвой. Кошки же делают так с мышами, насколько я знаю.

– Это ужасно.

– Природа есть природа. Это естественно.

– Быть жестоким? Мучить свою жертву, перед тем как ее убить? По-твоему, это естественно? Какое эволюционное преимущество дает жестокость?

– Я не знаю, Лори. Что есть, то есть. Животное, готовое напасть на кошку, – какой-нибудь оголодавший койот, или дикая собака, или еще кто-нибудь – наверняка загнано в угол. Думаю, найти здесь пропитание – нелегкая задача.

– Если оно загнано в угол, то должно было уже давным-давно убить и съесть эту несчастную кошку.

– Давай попробуем поспать. У нас завтра ответственный день.

– Как можно спать под эти вопли?

– Принести тебе снотворное?

– Нет. После него я все утро буду как сонная муха. А мне нужно быть в форме. Понятия не имею, как ты можешь его принимать.

– Смеешься? Я ем его как конфеты. Оно на меня толком даже не действует.

– Энди, мне не нужны таблетки. Я просто хочу, чтобы это прекратилось.

– Давай-ка ложись.

Она положила голову на подушку. Я было прижался к ее спине, но Лори вновь уселась в постели.

– Лори, ты просто нервничаешь. Это совершенно естественно.

– Не знаю, смогу ли я все это выдержать. Честное слово, у меня нет сил.

– Мы справимся.

– Тебе проще. Ты уже видел весь процесс. К тому же ты не мать. Я не хочу сказать, что тебе легко. Знаю, что это не так. Но я воспринимаю все по-другому. Я не могу. Просто не выдержу.

– Мне очень бы хотелось сделать так, чтобы тебе не пришлось через это проходить, но это не в моих силах.

– Нет. Но ты и так делаешь очень много. Давай просто полежим. Должно же это когда-нибудь кончиться.

Вопли продолжались еще минут пятнадцать. Даже после того, как они утихли, поспать ни одному из нас не удалось.

Когда на следующее утро мы в восемь часов вышли из дому, на противоположной стороне улицы стоял фургон с эмблемой телеканала «Фокс 25» с заведенным двигателем; из выхлопной трубы поднимался дымок. Путь до машины мы проделали под прицелом телекамеры. Лица оператора, державшего ее на плече, было не видно. Вернее сказать, камера и была его лицом, его одноглазой насекомоподобной головой.

Дорогу к главному входу зданию суда в Кембридже нам пришлось прокладывать себе сквозь толпу журналистов, которыми кишела Торндайк-стрит. И снова они беспорядочно суетились на тротуарах, нацелив на нас камеры в надежде поймать хороший кадр и тыча в нашу сторону микрофонами. На этот раз перенести все это оказалось легче, чем тогда, в апреле, перед предъявлением обвинения. Больше всего их возбуждало присутствие Джейкоба, но я даже испытывал какую-то смутную радость оттого, что сыну пришлось пройти через этот строй. У меня была теория, что для обвиняемого лучше до суда находиться на свободе под залогом, чем сидеть в камере предварительного заключения, как большинству обвиняемых в убийствах по тем делам, которые доводилось вести мне. У меня успело сложиться впечатление, что те, кто не вышел под залог, покидали это здание одним путем – через выход для осужденных, которым предстояло отправиться в тюрьму, а не домой. Эти осужденные проходили по зданию суда, как мясо через мясорубку или стальные шарики через лабиринт автомата для пинбола: из камер предварительного заключения на верхних этажах вниз, через различные залы заседаний, на подземную парковку, откуда зарешеченные фургоны развозили их по разным тюрьмам. Пусть лучше Джейкоб войдет в это здание с главного входа, пусть остается на свободе и сохраняет достоинство как можно дольше. Поймав тебя однажды в свои шестеренки, это здание потом отказывалось тебя выпускать.