А Лори придется наблюдать за этой картиной. Она будет бесстрастно сидеть на своем месте в первом ряду час за часом, день за днем, устремив взгляд Джейкобу в затылок. Застывшая на скамье, моя жена выглядела очень бледной и худой по сравнению с другими зрителями, как будто дело Джейкоба было раком, который она должна была перенести, чем-то физически очень тяжелым. Несмотря на то, как она высохла, я все равно различал в Лори призрак ее же в более молодом возрасте, призрак той юной девушки с милым пухлым личиком в форме сердечка, какой она была когда-то. Наверное, это и есть та самая любовь, которая все переносит, как написано в Библии. Когда твои воспоминания о семнадцатилетней девушке становятся такими же яркими и реалистичными, как и взрослая женщина, в которую она превратилась. Это счастливая двойная оптика, эта способность видеть и помнить одновременно. Когда тебя так видят, это доказывает, что тебя знают.

Сердце у меня разрывалось от жалости к Лори. Родителей несовершеннолетних подсудимых подвергают на суде особенной, изощренной пытке. Наше присутствие подразумевалось, но при этом мы обязаны были молчать. В деле Джейкоба мы были одновременно жертвами и преступниками. Нас жалели, поскольку мы не сделали ничего плохого. Нам просто не повезло: мы проиграли в лотерее деторождения и нам достался бракованный ребенок. Сперматозоид плюс яйцеклетка равно убийца, что-то вроде этого. Тут уж ничего не поделаешь. И в то же самое время нас презирали: ведь ответственность за Джейкоба необходимо было на кого-нибудь возложить, а мы создали этого мальчика и вырастили его, значит наверняка что-нибудь сделали не так. Хуже того, теперь мы имели наглость поддерживать убийцу; мы хотели, чтобы злодеяние сошло ему с рук. А это служило подтверждением нашей антисоциальной натуры, нашей безнравственности. Разумеется, образ нашей семьи в глазах общественности был настолько противоречивым и эмоционально заряженным, что нам было попросту нечего ему противопоставить, невозможно выбрать какую-то линию поведения, которая была бы правильной. Люди все равно думали бы о нас что хотели, приписывали бы нам страдальческую или зловещую внутреннюю жизнь по собственному выбору. Так что в последующие две недели Лори предстояло играть свою роль. Она будет сидеть в зале суда, неподвижная и бесстрастная, как мраморное изваяние. Будет напряженно смотреть своему сыну в затылок, стараясь интерпретировать малейшее его микродвижение. И не станет ни на что реагировать. И не важно, что когда-то она баюкала этого мальчика и нашептывала ему на ушко: «Ч-ш-ш, ч-ш-ш». Тут на это всем было ровным счетом наплевать.

Когда судья Френч наконец занял свое место, он принялся оглядывать зал, пока секретарь монотонной скороговоркой зачитывала данные дела.

– Дело номер ноль восемь дробь сорок четыре ноль семь, штат Массачусетс против Джейкоба Майкла Барбера, обвинение в убийстве первой степени. От имени подсудимого Джонатан Клейн. От имени штата Массачусетс помощник прокурора округа Нил Лоджудис.

Строгое благородное лицо судьи обращалось по очереди к каждому из игроков – к Джейкобу, к защитнику, к обвинителю, даже к нам. На тот краткий миг, пока на нас были устремлены его глаза, каждый ощущал особую значимость, которая испарялась, как только его взгляд скользил дальше.

За все эти годы мне неоднократно доводилось работать с судьей Френчем, и, хотя я считал его в некотором роде дутой величиной, он в общем и целом мне нравился. В Гарварде играл в футбольной команде, был лайнсменом защиты. На последнем курсе в игре с Йелем он исключительно удачно упал на мяч, выпущенный другим игроком из рук при передаче в зоне тачдауна, и таким образом урвал свою минуту славы. На запечатлевшей этот момент фотографии, которая в рамке висела на почетном месте на стене в его кабинете, здоровяк Берт Френч, в своей малиновой с золотом форме, лежал на боку на земле, прижимая к груди найденное им драгоценное яйцо. Подозреваю, у меня этот снимок вызывал совершенно иные эмоции, нежели у судьи Френча. Я воспринимал его как везунчика. Богатый, с располагающей внешностью и всем прочим, ему всю жизнь подворачивались самые разнообразные возможности, словно подкатывающиеся под ноги мячи, на которые оставалось лишь упасть, при этом, разумеется, пребывая в полной уверенности, что подобная удача – естественное следствие его таланта. Интересно было бы посмотреть, как на такого заговоренного человека повлиял бы папаша вроде Кровавого Билли Барбера. Что стало бы со всей этой легкостью, всей этой непринужденностью, с этой наивной уверенностью в себе. Многие годы я изучал людей, подобных Берту Френчу, презирал их и одновременно копировал их.

– Мистер Клейн, – произнес судья, водружая на переносицу узенькие очочки, – намерены ли вы заявить какое-либо ходатайство до начала заседания, прежде чем мы начнем предварительное собеседование с кандидатами в присяжные?

Джонатан поднялся:

– Пару вещей, ваша честь. Во-первых, отец подсудимого, Эндрю Барбер, хотел бы участвовать в процессе от имени моего подзащитного. Если суд разрешит, он будет исполнять роль второго адвоката.

Джонатан подошел к секретарю и протянул ей ходатайство с моим выраженным желанием присоединиться к команде защиты. Секретарь передала листок судье, который устремил на него неодобрительный взгляд.

– Мистер Клейн, оснований запрещать вам это у меня нет, но я не уверен, что это разумно.

– Таково желание семьи, – ответил Джонатан, дистанцируясь от решения.

Судья нацарапал на бумаге свою фамилию, удовлетворяя ходатайство.

– Мистер Барбер, можете подойти.

Я зашел за барьер и уселся за стол защиты рядом с Джейкобом.

– Что-то еще?

– Ваша честь, я подал ходатайство об исключении из материалов дела научных доказательств, основанных на предположительной генетической предрасположенности к насилию.

– Да. Я читал ваше ходатайство и склоняюсь к тому, чтобы удовлетворить его. Вы хотите, чтобы суд заслушал вас, прежде чем я вынесу постановление? Насколько я понимаю, ваша позиция такова, что устоявшейся научной концепции по этому вопросу на данный момент не существует, а если бы и существовала, в данном деле нет никаких однозначных доказательств склонности к насилию, генетических или каких-либо других. Я правильно уловил суть?

– Да, ваша честь, вы правильно ее уловили.

– Мистер Лоджудис? Вы хотите, чтобы суд заслушал вас, или положитесь на письменное изложение? Думаю, защита имеет право потребовать отдельного слушания в отношении доказательств подобного рода, прежде чем они будут представлены суду. Видите ли, я не исключаю эти доказательства окончательно. Я лишь постановляю, что, если вы решите представить суду доказательства генетической предрасположенности к насилию, мы проведем заседание без присутствия жюри присяжных, чтобы решить, могут ли эти доказательства быть приобщены к делу.

– Да, ваша честь, я хотел бы, чтобы суд заслушал меня по этому вопросу.

Судья сощурился. На его лице читалось явственное и недвусмысленное «сядь и закрой свой рот».

Лоджудис встал и принялся застегивать свой пиджак, приталенный, на трех пуговицах. Застегнутый наглухо, сидел он из рук вон плохо. Шея Лоджудиса слегка выдавалась вперед, в то время как пиджак стоял колом, отчего воротник отставал от шеи на дюйм-два, точно капюшон монашеской сутаны.