рывком и умчатся в сторону — но ничего не последовало. Отсчёт начался. Пять минут.

— Сдохни, дерево!

Вскоре окружающее пространство наполнилось звуками рубки дров не топором, а ломом. Методично и размеренно, чётким метрономом кто-то отмерял секунды между ударами, словно боялся устать раньше времени. С каждым ударом дрожь всё сильнее проходила по рукам, отдаваясь в локтях болью — но я продолжал рубить, ведь время на стороне древня. Как и огромное количество жизней, против которых нельзя использовать магию.

На четвёртой минуте я отскочил от древня. В его стволе появилась крохотная выдолбленная рана, из неё по коре стекал густой белый сок. Кромка топора полностью затупилась, но плевать. Я бросился обратно к широкому дереву. Кусок его ствола превратился в спину неповинного крестьянина, которого барин приказал запороть розгами, до смерти.

Целую минуту я стоял в тишине, прислонившись к дереву. Руки дрожали не столько от усталости, а от поселившейся в костях вибрации. Казалось, что я всё ещё рядом с древнем и бью его тупым топором. Но дыхание было ровным, благодаря постоянному ритму ударов.

Вскоре древень принялся хлестать дерево, а через минуту прекратил вновь. Настал мой черёд.

Второй раунд закончился. За ним пошёл третий. Удары мои уже не были такими точными и быстрыми. Иногда я бил по древню не камнем, а костяной рукоятью. В такие разы вибрация особо сильна: от боли едва не брызгали слёзы. Но у меня не было права остановится, и каждый семь секунд по защитному лесу разлетался звук глухого удара.

На шестой раунд, когда на второй минуте я взмахнул топором усталыми руками, ударил по стволу древня и выбил брызги белого сока — наконец случилось чудо.

Уровень был повышен

Текущий уровень: 5

Бонусных очков характеристик: 5

Бонусных очков навыков: 1

Не обращая внимания на усталость, я отскочил от древня на несколько метров и замер, фокусируясь на защитнике скверны и стараясь подметить любое изменение в нём.

Ветви древня дрогнули, взметнулись к небу. Ствол попытался вытянуться, стараясь угнаться за ветвями, а корневая система полностью вышла из земли. Все корни, и похожие на извилистые осьминожьи щупальца, и массивные цвета апельсиновой корки — все они напряглись в предсмертной судороге. Ствол древня оторвался от земли, поднявшись корнями на десятки сантиметров — и через секунду с грохотом рухнуть обратно. Ветви его потеряли всякую силу и безжизненными лианами сползли по стволу, достав концами до земли. Сверху раздался чавкающий звук. На самой верхушке зёв раскрылся вместе с боковыми вертикальными трещинами, проходившими подобием кольца по верхушке ствола. Вертикальные участки мягкой резиной потянулись вслед за ветвями. Оказалось, что сами ветви крепились к этим боковинам.

Стало предельно ясно, как древень развивается и меняется, как ест, передвигается, умирает. Осталось узнать главное, и самое неприятное.

Я вновь повернулся куда-то в сторону, смотря в объектив вымышленной камере.

— Запомните детишки, лазить по мёртвым порождениям скверны очень опасно. Вы главное знайте, что… — я закрыл лицо ладонями и тяжело вздохнул. — Что я схожу с ума.

Как же хочется поговорить хоть с кем-нибудь. На сердце тяжко настолько, что ещё немного, и впору повредить себе ладонь, прислонить её к одному из похожих на футбольный мяч орехов, оставив на нём след от ладони, пририсовать мордашку и назвать… Назвать Васяном! Будет он мне другом, буду с ним говорить, общаться. Буду кричать каждый раз: «Васян, ты грёбаный овощ, у тебя в голове пудинг! Брат, пойми, у тебя желе вместо мозгов!»

Мотнув головой — я отогнал грусть от сердца. Потом наговорюсь как следует, когда встречусь с семьёй. Сейчас следовало сосредоточиться.

Сначала я сильно подёргал за одну из висящих веток, потом повис на ней. Вроде бы должна выдержать, но я на всякий случай схватился за две разных ветки. И полез вверх, как можно сильнее упираясь ногами о ствол уже мёртвого древня. Наверху меня поджидал не только тошнотворный запах протухших водорослей, зачем-то облитых скипидаром.

Внутри древня, на самой глубине, дёргались в судорогах белёсые внутренности. Тот чавкающий звук был звуком оторвавшегося пищевода от восьми равных долей. Теперь же подобно шлангу он лежал внизу, истекая белёсым ихором. Но меня интересовали не внутренности древня, а ответ на один вопрос: что можно использовать в телах древней? И кое-что маячило перед глазами.

Перегнувшись, я ухватился одной рукой за странный выступ, напоминавший обтянутый склизкой тканью хрящевой сустав. Я насчитал таких выступов ровно восемь, и каждый из них находился ровно посередине под каждой из долей. Сустав свободно двигался, стоило приложить немного усилий. Но это явно не шар, судя по тому, как натягивалась желтоватая плёнка.

Стоило ещё немного подтянуться и лечь животом на край ствола — и всё стало понятно.

Вся внутренняя часть древня обтянута жёлтой и прочной плёнкой, начинавшейся у самого верха и заканчиваясь рядом с корнями. На всём протяжении в ней было восемь бугорков, тянущихся сверху до самого низа. Стоило чуть надавить на сустав, как весь бугорок двигался: где-то он был цельным, а где-то изламывался. Хотелось вырвать содержимое, но желтоватая плёнка оказалась слишком прочной для голых рук.

Недолго думая, я спустился на землю и побежал к преддверью за инструментами. Вскоре вернулся с двумя ножами на поясе. И замер рядом с древнем, поняв один крайне занимательный факт.

Те самые бугорки тянулись вверх строго прямой линией от толстых корней апельсинового цвета, соединяясь с одной из долей крышки зёва. Вряд ли эти бугорки подобны скелету, но быть нервом и проводить сигнал от корневых волосков — вполне способны.

Забравшись обратно, я с трудом проткнул плёнку. Меня едва не стошнило. То, что раньше пахло гнилыми водорослями теперь воняло прелой соломой. Глаза заслезились, и я едва не разжал ветки.

Минуту я привыкал к запаху, но получилось вытащить содержимое бугорка. По консистенции оно чем-то напоминало наполовину сваренную спагетти и свободно гнулось. Толщиной в полторы фаланги большого пальца, длиной метров восемь, оно своим желтовато-белёсым напоминало нервное волокно.

Прикинув в уме, что эти макаронины могут в будущем стать чем-то полезным, мне потребовалось минут двадцать на все восемь макаронин. Но только две из них оказались восьмиметровыми. Ещё две были четырёхметровыми, а остальные — практически моего роста. Одни чуть выше, другие чуть ниже. И на концах всех спагетти были похожие на набалдашники утолщения. Именно этими набалдашниками спагетти крепились к корням или долям зёва, или друг к другу.

Оставалось подождать два часа периода испарения. На всякий случай я провёл по одной из нервных трубок пальцем, собрав немного белёсого ихора и попробовал кончиком языка. Целую минуту я отплёвывался, пытаясь избавится от вкуса помидора, сгнившего месяц назад.

Я пошёл обратно за оставленными инструментами: они пригодятся у следующего древня. Но стоило подойти к дереву с ободранной корой, за которым я до этого прятался — как слух уловил пощёлкивание как от стаи гигантских муравьев, щёлкавших жвалами и хитиновыми лапами

Гул с каждой секундой нарастал, отчётливо слышалось жужжание расхлябанного вентилятора. Я покрепче сжал в руках тупой топор и ледоруб, готовясь к неизбежной схватке. Ноги же упёр в землю, готовясь сорваться и убежать к преддверью.

Со стороны скверного леса вырвалась волна блюдцеобразных тварей. Длиною в локоть; с шестью короткими и крайне толстыми лапками; на передней части тела некоторое подобие рта, похожего на шнек от мясорубки, окружённый десятком хитиновых жвал, блестящих острыми гранями.

Я уже приготовился бежать от толпы этих скверных крабов. Но они двигались к древню, а достигнув его — взметнулись по стволу и стали пожирать того изнутри. Кору, десятисантиметровый слой скверной древесины, ветки и корни они не трогали, но судя по чавкающим звукам и трясущимся веткам — белёсые внутренности выжирались с особой тщательностью.

Спустя три минуты раздался треск. Порождения прогрызли дно у древня и с той же стремительной скоростью помчались обратно в сторону скверного леса. Я долго стоял, прислушиваясь к звукам и пытаясь понять: что случится дальше. Но дальше слышался лишь скрипящий ветвями ветер, да моё усталое дыхание.

Я медленно приблизился к древню опасаясь засады крабов, оставшихся внутри ствола. Боязливо постучал по коре. Раздался глухой звук пустого пня. Древня избавили от присущей животным органики, оставив лишь порченую древесину.

Потеряв мясистое наполнение, порченная древесина словно стала истончаться. Когда я закончил осматривать содержимое ствола, спустился и коснулся земли ногами — практически сразу отломилось одна из долей зёва