— Если думаешь, что ты познал боль, то ошибаешься. Знаешь, что это? — Столыпин встал передо мной.

— Сыворотка правды? — предположил я, в очередной раз пытаясь сломать кандалы. Они были сделаны из странного материала. На вид — простой металл, но сколько бы я ни вдавливал в него руки, на коже не появлялось никаких повреждений. Про изделие и говорить нечего — оно оставалось нерушимым.

— Если бы, — притворно вздохнул генерал. — На пришельцев из другого времени и другой реальности она не действует. Знаешь, какой у неё обычно эффект? Она подавляет волю. Но сознание таких, как ты, чем-то защищено. Медикаментозно вас нельзя принудить к ответам. Только обычными методами. Это, — он потряс шприцом, — концентрат из яда двухполосой железистой змеи. Он модернизирован и относительно безвреден для человека. Но у него есть одно очень интересное свойство. Это вещество вызывает паралич мышечных волокон, но при этом усиливает возможности осязательных рецепторов и, соответственно, всех нервных окончаний. Ты не сможешь пошевелиться или хотя бы закричать, но будешь всё чувствовать.

Столыпин вогнал иглу в левую ногу и вдавил клапан. Затем проделал то же самое с правой. Двумя тычками пронзил мне руки. Когда шприц был около шеи, я качнул головой в надежде, что металл погрузится глубже, чем следует, и пронзит артерию.

— Хорошая попытка, — усмехнулся генерал, — пришельцы всегда зачем-то пытаются убить себя. Для чего вам это? Тоже будешь рассказывать сказки о воскрешении?

Я ничего не ответил, пытаясь унять клокочущую ярость. Вещество уже разливалось и начинало действовать. Кожа ощущала всё: и холодную поверхность каменного стула, и давление кандалов, и какую-то мошку, что наглым образом ползала по тому месту, где совсем недавно был первый пыточный прибор.

— Мы дадим тебе ещё один шанс. На этот раз последний. Сейчас я покажу тебе, что будет, если ты не начнешь говорить.

Он надавил пальцем на мой подбородок — голова послушно поднялась и, замерев, осталась на месте. Затем ловко, будто занимался этим всю жизнь, разжал мою челюсть и вставил в рот напильник.

— Мы дадим тебе ещё один шанс, — повторил Столыпин и провел насечкой по моим зубам.

Адская боль... Десяток однотипных движений наполовину сточили передние резцы.

Генерал был прав. Я не мог пошевелиться, но при этом чувствовал всё. Абстрагироваться не получалось. Мои мучения прервал голос военного:

— Чтобы ты понимал, здесь больше двух десятков кейсов. И каждый из них способен довести человека до безумия. Не думай, что сможешь уйти в забытие. Есть и другие вещества, которые будут сохранять твоё сознание. Из самого простого — адреналин, — Столыпин повернулся к офицерам, которые с безразличными лицами наблюдали за экзекуцией. — Господа, у нас есть полчаса, пока пришелец сможешь по-настоящему осознать безвыходность своей ситуации. Перерыв! А ты, Фрол, не расслабляйся. Каждые пять минут к тебе будет приходить человек и напоминать, что будет, если не пойдешь на сотрудничество.

Я пытался пробудить сокрытые во мне силы и испепелить ненавистных авалонцев, но всё было тщетно: магия никак не хотела отзываться на мои мысленные потуги.

Генерал сдержал обещание. Вскоре, когда генштаб покинул зал, явился боец с пластырем на переносице. Я признал Альберта, которому не так давно расквасил нос.

Следующие десять минут слились в нескончаемую агонию, которая почти не прерывалась. В моменты, когда напильник, который уже был изгваздан в крови из дёсен, замирал, доносилось злобное шипение:

— Такие твари, как ты, недостойны жить. Считая, что попали в игру, вы убиваете всех без разбора. Люди для вас просто боты. Чем больше секретов мы узнаем, тем раньше создадим лекарство, которое излечит вас. И наш мир избавится от таких, как вы...

С каждой секундой всё труднее было сохранять понимание, что я нахожусь в ментальной ловушке, а не в реальном мире. Столыпин и Альберт уже переступили точку невозврата, когда открыли на меня охоту, но эта пытка перешла все разумные пределы. И плевать, что всё происходит только в моей голове, а люди — всего лишь проекции. Выберусь отсюда и лично обнулю каждого причастного. Без всякой жалости и угрызения совести.

— Отдыхай. Я скоро вернусь, и мы продолжим беседу.

Вскоре я почувствовал токи крови по венам. Удалось пошевелить пальцами. Требовалось сделать простую вещь: не показать, что я пришел в норму. Сделаю вид, что потерял сознание. Выбраться отсюда, думаю, у меня шансов нет. Вертолет мог унести меня за сотню километров от Тулы. Как бы плохо это ни звучало, но проще убить себя и начать путь заново.

Альберт возвращался трижды. Я прикладывал все силы, чтобы не застонать. Постепенно удалось приноровиться к постоянной боли. Про себя улыбался — впору мажорчику сказать «спасибо». Только благодаря ему я научился терпеть и ждать. Будь я тем офисным планктоном, в слабом теле которого я сейчас нахожусь, то не выдержал бы и минуты. Рассказал бы всё, включая то, чего не знаю.

В последний визит военного я обвис на фиксаторах. Меня пытались привести в чувство, но я продолжал отыгрывать роль.

— И что с ним? — донёсся до меня разъяренный рык Столыпина.

— Не могу знать, — бесстрастно отрапортовал Альберт.

Ко мне подошел очередной человек и провел несколько опытов.

— Зрачок реагирует на свет, пульс в пределах нормы, дыхание ровное.

— Притворяется? — предположил полковник Стоменов.

— А это мы сейчас проверим, — сказал генерал. — Несите седьмой кейс. И девятый тоже.

От тона военного по спине пронёсся табун мурашек. Видимо, ничего хорошего в будущем меня не ждёт.

Мне в бедро вонзилась очередная игла. Сердцебиение участилось. Я ощущал пульсацию в районе груди и, казалось, что сердце вот-вот высочит за пределы рёбер. Понял, что это и был обещанный адреналин. Вспомнил, что у настоящего меня были зелья. Одно из них имело схожий эффект — повышение реакции. Но сейчас мне бы пригодился взрывающий фиал. Тогда я смог бы разгуляться, устроив в комнате филиал ада, но чего нет, того нет.

— Он не может быть не в сознании, — с полной уверенностью сказал генерал. — А он неплохо держится. Намного лучше, чем другие пришельцы. Даже не обмочился. Это похвально. Ну что, Фрол, будешь говорить?

— Да, — подумав, всё же сказал я.

Кончик языка коснулся обтесанных зубов. Неприятно, но в сравнении с тем, что было пять минут назад — терпимо. Дальше таиться не было смысла. Своим ходом я отсюда не выберусь. Не в том