За десять лет до знаменательной прогулки у перевоза совершалось торжество закладки храма Христа Спасителя. Архитектор храма Александр Витберг навел над перевозом мост, которым, помолясь в Лужнецкой церкви, перешел на Горы император Александр.

«Государь шел подобно Моисею на гору…» – на среднюю террасу Воробьевых гор. «…Среди бесчисленных сонмов народа, под отверстым небом слышно было только молитвенное пение. По совершении водоосвящения Государь Император положил первый камень на основание храму Христу Спасителю».

Теперь на место основания взбежали, опережая взрослых, Герцен и Огарев. На нем, в виду Москвы, они и присягнули, вдруг обнявшись, жертвовать жизнью на борьбу.

В чем цель борьбы, неясно. Выше в книге сказано, что дети положили действовать в пользу великого князя Константина. Это значит, против Николая: отголосок декабристских лозунгов. Клятва смутна, как многие воспоминания о детстве, не исключая детства интеллигентского моралистического нигилизма. Но как бы ни была темна буква обета, – сцена его странно светла. И вряд ли только светом детства.

Герцен сам дает нам ключ к трактовке сцены клятвы:

«…Видно, одинакая судьба поражает все обеты, данные на этом месте; Александр был тоже искренен, положивши первый камень храма, который сделался последним».

Герцен уравнял обеты трех Александров: императора, строителя и свой. Встал рядом с первыми двумя.

Они действительно стояли рядом. Карл Магнус Витберг, обратившись в православие перед началом своего храмостроительства, взял имя Александр в честь царственного покровителя. Царь пожелал быть восприемником крещаемого. Герцен знал об этом, ибо сам записывал за Витбергом воспоминания, когда делил с ним ссылку в Вятке. За них обоих, как за одного, ходатайствовал перед Николаем Жуковский. В Вятке приземленный Герцен даже научился было разделять мистические чувства Витберга, так разделявшиеся прежним государем.

Историческое изображение торжества, происходившего при заложении храма Христа Спасителя на Воробьевых горах 12 октября 1817 года.

Гравюра А. Афанасьева.

Справа на низком берегу Тихвинская церковь в Лужниках, на высоком – церковь Троицы в Воробьеве.

Слева на Горах – площадка закладки храма.

На первом справа – выход Александра I

Тихвинская церковь в Лужниках.

Фото из Альбомов Найденова. 1880-е

Вид Москвы и ее окрестностей с Воробьевых гор.

Гравюра по рисунку О.А. Кадоля. 1825.

В излучине реки – Тихвинская церковь и лодочная переправа, на Горах справа – усадьба Васильевское, левее – Андреевский монастырь

Замыкая в треугольник цепь родства, писатель псевдонимом Искандер подчеркивает тезоименитство с Александром Македонским, этим образцом, поставленным Екатериной перед внуком.

Без возвышающих уподоблений сцена клятвы показалась бы, как опасается сам Герцен, натянутой и театральной. И немедленно выводит второе уравнение:

«Мы не знали всей силы того, с чем вступали в бой, но бой приняли. Сила сломила в нас многое, но не она нас сокрушила, и ей мы не сдались, несмотря на все ее удары. Рубцы, полученные от нее, почетны, – свихнутая нога Иакова была знамением того, что он боролся ночью с Богом».

Герцен, кажется, обыгрывает здесь фамилию отца, которую не мог носить как незаконнорожденный: Иаков – Яковлев.

В топографических приметах клятвы проступает география библейская: «И встал в ту ночь, и, взяв двух жен своих, и двух рабынь своих, и одиннадцать сынов своих, перешел через Иавок в брод. И, взяв их, перевел через поток, и перевел все, что у него было. И остался Иаков один. И боролся Некто с ним, до появления зари; И, увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его, и повредил состав бедра у Иакова, когда он боролся с Ним». (Быт., 32: 22–25.)

Тема Иакова еще уместнее как смутная догадка о причинах тщетности усилий другого человека – Витберга. Метафора распознает природу этого труда, фатальный неуспех которого есть знак отмеченности Богом.

Судьбы Герцена и Витберга пересеклись гораздо раньше вятской ссылки. В пору малолетства первого второй явился в подмосковной Яковлевых, где нашел и с дозволения хозяина стал брать для храма «мрамор» – вероятно, известняк. Им завалили поле, что стало пунктом обвинений против Витберга.

В Васильевском Звенигородского уезда, усадьбе Яковлевых, сохранились на Москвы-реке каменоломни Витберга.

Эта история имела странный отголосок спустя полвека. В 1888 году «Московские Ведомости», ища Васильевское Яковлева, привели читателей… на Воробьевы горы. В московское Васильевское, более известное как дача Мамонова.

Ее владелец до Мамонова, князь Николай Борисович Юсупов, тоже выведен в «Былом и думах»: он поучаствовал в судьбе мемуариста. Определил его, еще ребенка, к первой в жизни службе, под свое начало в Экспедицию кремлевского строения. Когда рескриптом Николая была упразднена Комиссия о храме Христа Спасителя, то часть чиновников, строений, дел, имущества и заготовок перешли в распоряжение Юсупова.

Кто знает Васильевское Яковлева, согласится видеть сходство ландшафтной сцены с воробьевской. Излучина Москвы-реки отчеркивает горный овражистый лесистый берег от луговины. Соединяют берега старинный брод и легкий пеший мост. На низком берегу у брода высится по-монастырски огражденный храм. Первоначальный барский дом стоял близ храма; Яковлев поставил новый дом на горном берегу. «Вид из него, – живописует Герцен, – обнимал верст пятнадцать кругом; озера нив, колеблясь, стлались без конца; разные усадьбы и села с белеющими церквами видны были там-сям; леса разных цветов делали полукруглую раму, и черезо все – голубая тесьма Москвы-реки. Я открывал окно рано утром в своей комнате наверху и смотрел, и слушал, и дышал».

Немедля за фрагментом о Васильевском в «Былом и думах» следует глава об Огареве и Горах. Связь двух ландшафтов раньше «Московских Ведомостей» найдена Герценом. Сцена Воробьевых гор и Лужников могла напоминать ему отцовскую усадьбу, лето детства.

Конечно, обе сцены характерны для русского пейзажа, но эти были первыми во впечатлениях ребенка. После Васильевского Герцену привычны стали и прогулки вдоль реки по краю луговины против гор; и путь на горы с луговины; и переправа подле церкви; и взгляд с вершины.