Но и в правом лагере убийство Ратенау привело к перегруппировке политических сил. В парламентских дебатах, последовавших после покушения, немецкие националисты снова и снова подвергались острым нападкам, поскольку они терпели в рядах своей фракции таких завзятых антисемитов, как депутаты Вильгельм Геннинг, Рейнгольд Вулле и Альбрехт фон Грефе. Руководству ДНФП во главе с бывшим министром финансов Пруссии Оскаром Хергтом было ясно, что дистанцирование от радикальных представителей «народнического» крыла неминуемо, если партия не хочет поступиться возможностью в один прекрасный день войти в правительство в составе антисоциалистического буржуазного блока. Антисемитские статьи Геннинга, опубликованные в «Консервативе Монатсшрифт», дали повод партийному руководству потребовать в июле 1922 г. его исключения из ДНФП. Окончательное решение было оставлено за фракцией рейхстага, которая удовлетворилась исключением Геннинга из собственных рядов, но не посчитала необходимым его удаление из партии. Геннинг 1 августа ответил листовкой, в которой нападал на Хергта. Одновременно он получил поддержку от своих главных соратников: с ним солидаризовались Вулле и Грефе, которые вслед за этим также были исключены из фракции.

В сентябре крайне правые политики организовали Немецкую народническую рабочую группу и тем самым запустили процесс организационного раскола ДНФП. На партийном съезде в Гёрлице в октябре 1922 г. Хергт подчеркивал, что основные антисемитские установки ДНФП не являются предметом обсуждения. Однако в то же время партийное руководство добилось принятия нового устава, согласно которому любые особые образования по образцу Немецкой народнической рабочей группы карались исключением из партии, если они претендовали на особое представительство в парламенте. Поскольку принадлежавший к старой Немецкой консервативной партии граф Куно Вестарп, который, по сути, был весьма близок к «народнической» позиции, тём не менее встал на сторону Хергта, Геннинг и его соратники были изолированы.

Вскоре после партийного съезда «народнические» политики сделали выводы из своего поражения и уведомили президента рейхстага об образовании внутри парламента собственной группы. В декабре 1922 г. ими была основана Немецкая народническая партия свободы. Одним из ее сильнейших бастионов стал Мюнхен, где к ним примкнуло окружное объединение немецких националистов. В баварской столице немецкие «народники» нашли климат, в котором они могли чувствовать себя особенно вольготно, но здесь они также встретились с конкурентом, которого они не могли превзойти в том, что касалось ненависти к евреям — Национал-социалистическую немецкую рабочую партию Адольфа Гитлера. Что касается освободившейся от радикального «народнического» балласта ДНФП, то она осенью 1922 г. продвинулась на шаг ближе к своей важнейшей цели: участию в комбинации правых и центристских сил, которая могла бы гарантировать политику рейха без социал-демократии и против социал-демократии{180}.

Убийство Ратенау также стало определенной вехой в развитии инфляционных процессов в Германии. Начиная с 10 июня 1922 г., дня завершения заседаний межсоюзнического комитета по займам в Париже, уже не было сомнений в том, что попытка правительства Вирта получить крупный заем за границей обречена на неудачу из-за сопротивления Франции. 13 июня немецкое правительство сделало свои выводы и приняло решение стабилизировать марку за счет внутренних усилий по ее поддержке. Это решение вызвало серьезные сомнения у рейхсбанка, который на основании закона от 26 мая 1922 г., принятого под давлением союзников, приобрел статус полностью автономного финансового института. Президент рейхсбанка Гавенштайн отказался поддержать национальную валюту путем финансовой интервенции в размере 50–60 млн золотых марок, заявив, что подобное вмешательство только вызовет недоверие союзной комиссии по займам. В результате действия по поддержанию марки, к которым в конце концов удалось вынудить рейхсбанк, помогли удерживать курс доллара в течение нескольких дней, но этого оказалось недостаточным, чтобы его понизить. Даже такая скромная акция сразу же попала под огонь критики со стороны кругов тяжелой промышленности во главе со Штиннесом, которые до этого извлекали существенные выгоды из кредитной политики рейхсбанка. Они объявили действия по поддержанию марки неудачными и охарактеризовали инфляцию как единственное оружие Германии в борьбе с безработицей. Убийство Ратенау одним ударом уничтожило все то оставшееся доверие, которое еще имелось к марке, тем самым лишив действия рейхсбанка по ее поддержке всякого эффекта. Граждане Германии и иностранцы в панике избавлялись от активов в марках, бегство капитала из страны приняло гигантские размеры. В то же время конъюнктурный подъем в других промышленных странах стал оказывать неблагоприятное для Германии воздействие: немецкий экспорт лишился «премии», которую для него предоставлял спад промышленной продукции в остальном мире, начиная с 1920 г. Обменный курс национальной валюты, еще в мае 1922 г. составлявший 69,11 марок за один доллар, понизился с 75,62 в июне до 117,49 в июле и до 270,26 в августе, пока в декабре 1922 г. марка не упала до уровня 1807,83 за доллар. Германия вступила в первую фазу гиперинфляции.

Стремительное падение марки в определенной степени означало успех «политики исполнения» Вирта: правительство Ллойд Джорджа тем временем было убеждено в том, что Германия исчерпала практически все возможности, чтобы выполнить свои обязательства перед союзными державами, и теперь требуется длительный мораторий и уменьшение репарационного бремени, что позволило бы ей восстановить свои экономические силы. Однако Пуанкаре, который с момента подписания договора в Рапалло был убежден в неискренности правительства Вирта, не дал уговорить себя отказаться от тезиса, согласно которому Германия сознательно погубила свою валюту, чтобы избежать выполнения репарационных обязательств. Противостояние вокруг моратория, которое началось с немецкой ноты от 8 июля, закончилось в последние августовские дни тем, что рейху была предоставлена отсрочка срока уплаты репараций за 1922 г. только на шесть месяцев, что неминуемо должно было привести в следующем году к еще более серьезному финансовому кризису.

Для организаций трудящихся уже долгое время было несомненным, что репарационный вопрос может быть решен только в сочетании со стабилизацией марки, а укрепление валюты не могло быть достигнуто без обременения владельцев реальных ценностей. Предприниматели, которые извлекали выгоду из девальвации вплоть до прекращения поздним летом 1922 г. эффекта немецкой инфляционной конъюнктуры, напротив, стремились допустить обесценивание марки до того определенного момента, когда станет возможным добиться нового урегулирования репарационного вопроса и пересмотра установленной законом продолжительности рабочего дня. С точки зрения крупной индустрии предпосылкой нового экономического подъема выступало и то, и другое: максимально возможное ограничение репарационных платежей и отказ от восьмичасового рабочего дня в промышленности или соответственно семичасовых смен в горной промышленности. В свою пользу работодатели могли привести тот аргумент, что до сих пор не было выполнено условие, которое в 1918 г. было связано с их уступкой рабочим — международное введение восьмичасового рабочего дня. Кроме того, они могли сослаться на то, что менее продолжительный рабочий день не отвечает тем тяготам, которые Версальский договор возложил на