Запахнув плащ, монах, будто сыч, полетел по улице. Он был удивительно спокоен. Он знал, что сегодня непременно все получится. Сегодня он сможет все, чего не мог все эти годы. Потому что теперь он все делает правильно. Он наконец понял Господа, а значит, Господь от него больше не отвернется.

Вот и маленькая круглая площадь, и петух-ландскнехт на вывеске выглядит еще аляповатее в свете качающегося на ветру фонаря. Еще один переулок. Череда неказистых домов, тусклые огоньки окон. Канал плещет невдалеке, и дробно тычется бортом в пристань оставленная на воде лодка. Последний поворот, и длинная мощеная улица рогатиной разветвляется впереди. Пустая, безлюдная, жирно поблескивающая остатками не просохшей с прошлой ночи грязи. А вот и лавка Барбьери. Темная, запертая. И над ней глазницы таких же темных окон, ни одна золотая нить не окантовывает ставни. Кажется, что дом пуст…

Руджеро остановился, переводя дыхание. Еще не так уж поздно, горожане большей частью не спят, хоть улицы и пустынны. Отчего же у Барбьери темно? Монах раздраженно рванул клобук, позволяя сырому ветру ударить в разгоряченное лицо. Он не мог ошибиться. Гамальяно придет. Он непременно придет сюда. Они не могут разминуться в эту ночь. Они слишком долго шли навстречу друг другу.

Монах прерывисто задышал, глядя в черную пропасть над головой. Он подождет… И это вздор, что он чувствует себя песчинкой. Какая разница, насколько мал он и ничтожен перед этой бездной, если она откликается на его зов!

Почти экстатический восторг поднялся в груди, дрожью пробежал вдоль хребта… и вдруг слева послышался короткий звук шаркнувшей подметки. Руджеро резко обернулся.

Бездна откликнулась. Гамальяно стоял в начале улицы. Отчего-то доминиканец сразу же узнал его. Руки крыльями раскинуты в стороны, будто в поисках ускользающей опоры. На лице застыло удивленно-растерянное выражение, как у человека, смертельно раненного собственным братом. Он стоял не шевелясь, словно чувствуя опасность, но не зная, откуда она надвигается.

Руджеро же резко выдохнул, делая шаг навстречу.

— Джузеппе! — окликнул он. — Наконец-то! Я жду вас!

Лицо Гамальяно передернулось.

— О… А вот я-то никого здесь не ждал… — сквозь зубы пробормотал он, отступая назад. Инквизитор вскинул руки:

— Погодите! Я не буду приближаться к вам без вашего позволения, обещаю! Только выслушайте меня, Джузеппе, прошу вас! Меня зовут Дамиано Руджеро! Мне необходимо с вами поговорить!

Гамальяно подобрался, как перед дракой, но не сдвинулся с места.

— Не утруждайтесь, святой отец, — проговорил он с насмешливой усталостью, — я могу все сказать и за вас. Вам потребна та совершенно мне не нужная и вовсе мне не принадлежащая вещь, что я украл в графстве Кампано. Если я добровольно отдам вам ее, то жить, конечно, буду недолго, но зато потом непременно обрету жизнь вечную. Если стану упрямиться — вы изведете всех и каждого, кто хоть раз чихнул в мою сторону, и это будет лишь моя вина. Зато, получив эту самую вещь, вы сотворите столько добра, что сам святой Лазарь зальется слезами умиления. Я что-то пропустил?

Руджеро медленно покачал головой:

— Недурной сарказм, Джузеппе. Только я пришел вовсе не угрожать вам и не вымогать у вас ваше наследство. Я ничем вам не опасен, клянусь. Я совершенно один и не вооружен даже швейной иглой.

Гамальяно медленно сделал еще несколько шагов назад и коснулся спиной стены.

— Тогда что вам нужно? — глухо спросил он уже без тени иронии.

Монах вдруг заметил, что держит руки на весу, будто пытаясь подманить севшую невдалеке птицу. Не он ли недавно называл Гамальяно щеглом на окне птицелова? Только не испугать… Не оттолкнуть…

— Джузеппе, — со сдерживаемой горячностью произнес Руджеро, — мне трудно начать этот разговор. Слишком много у вас причин меня ненавидеть. Слишком мало поводов мне доверять. Но я должен достучаться до вас. Непременно должен. Я шел к этому мигу всю жизнь.

Юноша коротко облизнул губы.

— Я не понимаю вас, — сухо отсек он.

Доминиканец кивнул:

— Я все объясню, лишь выслушайте.

Гамальяно еще секунду стоял неподвижно, но потом ровно проговорил:

— Хорошо. Только не здесь. Обойдите меня справа, медленно, не торопясь, и четко ставьте ногу: в ваших сандалиях шаги плохо слышны.

Руджеро не стал спорить. Не отводя глаз от юноши, он неспешно обошел его и остановился у статуи купца. Гамальяно, словно флюгер поворачивавшийся вслед за монахом, длинно и глубоко вдохнул, тонкие ноздри задрожали, и доминиканец понял, зачем понадобился этот маневр: теперь он стоял с наветренной стороны и слепой чувствовал его запах. А юноша шагнул вперед:

— Что ж, стрелять вам, похоже, не из чего. Слева от вас переулок. Идите по его левой стороне, а я пойду по правой. Не приближайтесь — я тут же это услышу. Впереди канал. Поднимитесь на мост. Там и поговорим.

Руджеро на миг заколебался, но Гамальяно лишь усмехнулся одним уголком губ:

— Будьте спокойны. По этой щербатой мостовой я далеко не убегу. Судя по вашим шагам, вы не хромаете. А значит, нагоните меня в два счета.

Спорить монах не стал. По-прежнему не спуская глаз с юноши, он двинулся по указанному переулку. Джузеппе же коснулся ладонью противоположной стены и тоже зашагал вперед, неторопливо и размеренно, но Руджеро видел, что его спутник напряжен, как взведенная тетива.

Они шли по ущелью меж домов все в тех же тусклых отблесках покачивавшихся фонарей. Неровно откушенная луна то и дело выглядывала из-за крыш, и доминиканцу отчего-то казалось, что идущий неподалеку юноша удивительно уместен в этой зыбкой полутьме, будто молчаливый бесшумный нетопырь.

Улица была совершенно пуста, что необычно для оживленного Каннареджо, где и ночью хватает подвыпивших солдат и гуляк всех мастей. Даже фонарщик ни разу не попался на глаза, и Руджеро чудилось, что они с Джузеппе совсем одни в Венеции этой невероятной судьбоносной ночью.

Канал разверзся впереди, черный, словно печная зола. Над ним возвышался некрутой деревянный мостик. Джузеппе, остановившись, приглашающе указал на него, и доминиканец ступил на нещадно скрипящие доски. В широких щелях просматривалась вода, слегка поблескивающая в отсветах чахлой луны и кажущаяся густой, как сироп. Гамальяно тоже взошел на мост и оперся локтями о перильца, надсадно скрежетнувшие под его тяжестью.

— Мы на месте, отец Руджеро, — сообщил он спокойно и почти приветливо. Монах огляделся.

— Странное место для беседы, — задумчиво ответил он.

— Вовсе нет. — Джузеппе снова кривовато усмехнулся. — Место превосходное. Видите ли, мост этот — сущая дрянь. Хлипкий, доски голосят, как грешники в аду, перила совсем гнилые. Да еще ветерок в мою сторону. А потому, стоя напротив вас, я услышу любое ваше движение, и