Эти наши вечера восемнадцатого августа, с восемнадцатого на девятнадцатое, я очень любила. Мы тонко чувствовали, как нужно разговаривать и о чем. Не только о том, как свести концы с концами, сколько угля закупить на зиму и пора ли делать в квартире ремонт. А о нас, о прошлом, о будущем. О смысле. Когда гости расходились по домам, а вы с Казичком ложились спать, мы вдвоем с Леоном наливали себе из пузатого жбана вина из боярышника и начинали неспешный разговор. Относительно ваших мозгов и так, вообще.

Леон с определенного момента убедился, что никакого отставания от сверстников у вас не происходит, несмотря на все прогнозы врачей. А скорее наоборот. Казичек в школе был отличником несмотря на то, что хулиганил, курил в туалете и воровал вино из стоящей в кладовке бутыли. Я утверждала (про склонность к пьянству), что это все гены — дурная унаследованная мутация из набора хромосом Леона, и была этим обеспокоена. А Леон считал, что Казичек делает то, что и должен делать подросток его возраста, и говорил, что беспокоился бы как раз в том случае, если бы Казичек этого не делал. И это свое убеждение он претворял в жизнь удивительными способами. Например, как-то раз он встретил в прихожей Казичка, тайком накурившегося сигаретами «Спорт» в уборной (да, сыночек, Ты ведь помнишь, у нас была именно уборная — я бы погрешила против истины, если бы сказала «туалет»), Казичек накурился до такого состояния, что голова у него, верно, закружилась и он потерял равновесие (как Ты однажды в Нью-Йорке после марихуаны). Леон, заметив это, тут же принял решение — вынуждена констатировать, что ни со мной, ни с бабой Мартой он его не согласовал и на наши протесты никакого внимания не обратил: своему старшему (на тот момент четырнадцати с половиной лет) сыну — «из заботы о здоровье» — разрешил курить «как положено», то есть официально. И вскоре наша квартира стала напоминать дешевые курильни гашиша, только дыму было еще больше. Дедушка Брунон опасными испарениями из папирос марки «Морские» задавал этой вони тон, Леон приправлял его духом «Экстра крепких» без фильтра, Казичек дополнял своим «Спортом», а я увенчивала этот букет деликатным дымком папирос «Пласке». Иногда, особенно к вечеру, когда после целого дня дым собирался под потолком густыми клубами и превращался в серые тучи — напоминало это, сыночек, баню. Бабушка Марта от этого нашествия никотина расстраивалась: главным образом переживала о накрахмаленных с большим трудом занавесках. Они в течение двух недель из белоснежных становились бронзово-коричневыми, а бабушка такого непотребства, будучи еще довоенной и крепко онемеченной фрау, терпеть не могла. К тому же она утверждала, что наши домашние животные, кот Мурзин и пес Азор, всегда с улицы поскорее домой спешат вернуться, потому как стали никотинозависимыми. Да и Твой, сыночек, маленький рост — а чего уж там говорить, был Ты в определенном возрасте маленьким и невзрачным — баба Марта объясняла влиянием задымленного воздуха, которым Ты дышал. Но уж это очевидная была неправда — достаточно взглянуть на Твоего внушительных размеров брата Казичка, а ведь он не только пассивно, но и весьма активно курил с самой ранней юности.

Но это меня снова понесло не в ту степь, ведь не о зависимостях мы с Леоном в эти наши вечера говорили — мы говорили о планах, о ваших с Казичком перспективах и устремлениях. И он и я — мы оба понимали, что вы и сами себе планы выработаете, нас не спросите, но как родители мы должны были вам советами помогать. Леон-то на родительские собрания в вашей средней школе номер шесть, названной в честь заслуженной нимфоманки и коммунистки Ганки Савицкой,[107]не ходил. А зря. Потому что если бы ходил — собственными ушами бы услышал, что отправил в школу упрямых, непокорных, не подчиняющихся дисциплине сыновей. Казичек авторитета учителей не признавал и дерзко на уроках «умничал» (что бы сие ни значило), бормотал себе под нос ругательства, на переменах нередко дрался. И в то же время Леон бы услышал, что его первенец по большинству предметов имеет наивысший балл — в том числе у тех учителей, которые из-за бунтовского характера должны были бы к нему придираться. На Твоих родительских собраниях я выслушивала примерно то же, за тем исключением, что от Тебя «папиросами не воняло», Ты истерик не закатывал и почти не ругался. Времена тогда были такие, что никто особо не волновался о том, чтобы сохранить приватность или не задеть на собрании родительские чувства. Учительницы (чаще, чем учителя) публично, при всех остальных родителях, зачитывали оценки отдельных учеников и часто сопровождали чтение не самыми доброжелательными комментариями. Назвать ученика «дураком» или «тупицей» было в порядке вещей. А для большего эффекта плюс стыда и боли было принято сравнивать остальных с отличниками. И вы с Казичком были как раз такими образцами, с которыми сравнивали остальных. Это меня наполняло материнской гордостью, но радости я не испытывала — по причине сочувствия родителям «дурака» и «тупицы». И даже наоборот — мне было как будто неловко, что вы так отлично учитесь.

Но вернемся к нашим планам на вашу жизнь.

Мы с Леоном делали ставку на ваши мозги. Вы непременно должны были получить высшее образование в институте или университете. Отец, который существовавшую тогда в Польше систему считал патологической и дегенеративной, трезво оценивал те преимущества, которые при ней имелись — словно здоровые клетки в больном организме. Одним из таких преимуществ была возможность бесплатно получить высшее образование. Он обычно говаривал: «Что ни говори, Ируся, про Гомулку и всю его банду прислужников, а ведь при прежней власти об учебе наших ребят мы и думать не могли бы». И я с ним была согласна. Но иногда нас охватывала экзистенциальная неуверенность. Все-таки не в молодом возрасте мы вас на свет произвели. Леон считал, что «учеба учебой», а какую-никакую профессию нужно иметь — для безопасности и личного спокойствия. Чтобы когда нас с ним не станет — вы не пропали бы и могли на ноги встать. Поэтому мы и советовали вам техникум, а не лицей.

Тут я, честно говоря, не совсем с ним была согласна. Все думала — куда это мы денемся, что нас вам будет не хватать. Но Леон, может, по лагерной своей привычке, находился в иррациональной уверенности, что может в любой момент умереть. Мне иногда даже казалось, что вечером, в постели засыпая, он не был убежден, что завтра проснется. Поэтому перед сном он всегда меня за прошедший день благодарил. За каждый день! Будто на всякий случай прощался, а перед тем выражал свою благодарность. Думаю, сыночек, Твой отец особо не отдавал себе отчета в том, что делает. Он был простым человеком и любил меня простой любовью. И благодарность эта не была чем-то возвышенным и поэтическим. Так, обычное: «Ируся, спасибо тебе за сегодня». А потом меня ласкал, и у меня дыхание перехватывало, а он целовал и шею мою, и много ниже шеи, и ладони выискивал под одеялом, чтоб стиснуть, пока кровать-то скрипела. А потом желал «спокойной ночи» и засыпал. Хотя не всегда на всю ночь — частенько мне приходило в голову его разбудить, и много хитростей у меня было припасено, так что труда особого это не стоило. Но об этом не буду рассказывать — это уж совсем интимное.