История Матильды Анастасии грустная и страшная. Однажды вечером она уложила спать двух малолетних сыновей в детской комнате еще не до конца выкупленной квартиры на одиннадцатом этаже блочного дома, каких в Польше множество — такого, где трехкомнатная с однокомнатной соседствуют. Господин Марьянек, портной, жил в соседней однокомнатной квартире и был премилым соседом: услужливый, галантный, никогда никому не досаждал. Одно только — пил. Но поскольку делал он это в одиночестве и по пьяному делу не шумел, не проявлял агрессии, не скандалил, соседей его пьянство не обременяло. В ту ночь, когда детки Матильды спокойно спали в своих кроватках, пан Марьянек гладил костюм, только что сшитый для важного клиента. И поскольку крепко выпил, уснул, не выключив утюг. Сначала огонь сожрал гладильную доску, потом — тело господина Марьянека, потом — всю его квартиру. А через короткое время перекинулся на соседнюю, трехкомнатную, где спала и Матильда Анастасия. Пожарные потом говорили, что у семьи Д. не было ни единого шанса на спасение, к тому времени как пожарные добрались до одиннадцатого этажа, спасать было некого. Обугленные останки Матильды Анастасии и ее двух сынишек опознал муж Матильды Лука, который не сгорел вместе с ней и сыновьями только потому, что, будучи монтером, работал в третью смену на своей фабрике — он часто брал ночные смены, за них лучше платили, а им надо было выплачивать ипотеку. Два дня спустя Лука, не дождавшись похорон, сорвал бумажные пломбы, наклеенные пожарными на дверь своей бывшей квартиры, распахнул окошко и прыгнул. Вот такая история.

Матильда Анастасия очень любила своего Луку. И он ее. Но крепче всего они любили своих детей. И вот когда Матильда на Небе, а Лука в Аду узнали об этой интеграционной поездке в Чистилище — можешь себе представить, что они почувствовали! А какой-то вредный дурак написал «нет». Нет такого масштаба, которым можно было бы измерить его эмоциональную тупость. Столь отрицательное число невозможно отобразить графически в линейном масштабе, разве что на логарифмической линейке, но и то сомневаюсь.

Когда история Матильды на фейсе всплыла, Небо было вынуждено отреагировать — что вообще-то случается редко, и появилось официальное сообщение, в котором говорилось: «Решение святого Аркадия Р., работника паспортного отдела Министерства охраны веры, в полной мере отражает точку зрения Неба, ибо в случае гражданки Матильды Анастасии Д. существуют вполне обоснованные предположения, что целью выезда с территории Неба является не временное пребывание вне его, а постоянное. В этой ситуации реакция чиновника была абсолютно правильной и соответствовала интересам Неба. Решение это окончательно и обжалованию не подлежит. Небо никогда не поддавалось давлению извне и в этой ситуации тоже не поддастся». И — размашистая подпись, содержащая древнееврейские буквы, а также печать — в виде звезды Давида.

Это сообщение общественность ада, в том числе меня, сильно раззадорило. А тут еще и Чистилище вмешалось! Это уже удивительный факт, ведь нам-то здесь, в аду, терять особо нечего и мы можем выступать сколько угодно, а они там, в Чистилище, рискуют по-настоящему. Перед всеми представительствами, консульствами и посольствами Неба проходили многочисленные демонстрации и митинги. Днем — бурные, но без агрессии и стрельбы. Ночью — тихие, спокойные, при свечах. Я в митингах-то и демонстрациях не сказать чтобы раньше участвовала — времена были такие, мы протестовали, плотно затворив двери и на всякий случай окна тоже. Так что для меня это еще и хороший урок демократии в действии.

У меня и сейчас на ладонях еще не стерлись следы от татуировок хной, которые на старости лет пришло же в голову делать! «Heaven please release your MADness. Make more space for your WISDOM!» и другие благоглупости — самой смешно, как посмотрю. Но демократия прекрасна. Я даже не могу сейчас понять, как я жила без нее на Земле. До самого тридцать первого августа, вместе с многотысячной толпой, густеющей с каждой минутой, я ожидала, что Небо все-таки изменит свое «окончательное и не подлежащее обжалованию» решение. Но Небо непреклонно — чего и следовало ожидать, — как все авторитарные режимы, диктатуры. Верить в чудо и при этом ждать наихудшего — это совместимо. Так я подумала, сыночек. И почему-то в этот день падения Неба вспомнила об отце Тышнере — в философско-забавном контексте. Тышнер забавностью своей и чувством юмора во многом Небо оправдывает, так что слушая его, невольно прощаешь Небу многое. Ибо думаешь: раз такой, как Тышнер, Небу доверяет — значит, оно того стоит. Помню анекдот (а говорят, все так и было), который в полной мере отражает сущность его веры. Тышнер возвратился после тяжелой пастырской работы домой, и его спросили: будить ли ночью, если кто позвонит? И он ответил: «Будите — но только если позвонят, чтобы сказать, что отменили целибат». Разумеется, его никто не побеспокоил, и Тышнер благополучно проспал всю ночь. И все же, уверена, утро он начал с того, что прежде всего обратился к Господу — с благодарностью за новый день.

Тридцать первого августа 2011 года Небо из своей тюрьмы Матильду Анастасию не выпустило. И это вызвало предсказуемо-истерическую реакцию общественности. В результате выяснилось, что на интеграционную экскурсию в Чистилище поедет официальная делегация плюс несколько «предателей и изменников», как их тут же окрестили, почти все остальные в знак протеста сожгли свои путевки сразу после полуночи первого сентября. Таких вот актов, сыночек, я не люблю. Публичное сожжение большого количества бумаги, ночью, на площади, под выкрики толпы и выступления охрипших ораторов — это я плохо воспринимаю, очень уж ассоциируется с нацистами. Но так бывает, видимо, только с людьми моего поколения.

Короче говоря, не видать мне Марии Магдалины. И Магдалины Анастасии Д. Это наполнило меня глубокой печалью и разочарованием. Но жизнь — она ведь в большинстве своем из печали и состоит (хотя это, возможно, потому, что я нахожусь здесь, в аду). И этому можно и нужно сопротивляться, печаль свою разными способами обманывая. В этом убеждении я и поскакала со всех ног в полночь первого сентября 2011 года в бар, где купила настоящее красное «Мальборо», свернутое добросовестными рабочими фабрики «Филип Моррис», и бутылочку доброго восемнадцатилетнего виски. В долг — но бармен, хоть и не совсем поляк, мне доверяет, а значит, никаких проблем не возникло. Экономить в связи с неотозванным решением Неба стало бессмысленно. Впрочем, я это разочарование переживу, а Небо когда-нибудь опомнится. Я подожду. Времени-то у нас навалом — и у меня, и у Неба.

Иногда я время ненавижу. За то, что оно течет так безнаказанно, То быстрее, то немножко медленней. И всегда в одном направлении. Кто бы это ни придумал — идею эту я нахожу неудачной. Так и сентябрь, стало быть, 2011 года потек в направления октября. Как и все предыдущие сентябри с того момента, как придумали календарь. В четверг, 22 сентября, я думала о Казичке. Он, когда родился, был очаровательным — совсем не такой, как Ты. «Самый прекрасный выблядок на Мокром», — как однажды выразился о нем в умилении Леон. Но ваш отец не мог быть объективным, тем более что это был первенец, которого я ему подарила. Хотя на самую вершину необъективности он поднялся уже с Тобой. Когда восторгался Тобой младенцем — это было ярким доказательством того, как сильные эмоции мешают работе мозга. Потому что Ты, сыночек, был самым страшненьким младенцем, какого только можно себе представить. А Леон Тобой залюбовался.