Как и многие другие так называемые «покорители Севера», Тартаковская восхищалась природой Кольского полуострова как с эстетической, так и с научной точки зрения. Вот как она описывала свой первый взгляд в 1934 году на Монче-тундру со стороны озера Имандра: «Чудесное утро северного лета, гладь озера широко уходила вдаль, сливаясь в туманной дымке с голубизной неба. Одетые в зеленый наряд берега то крутыми мысами вдавались в озеро, то расступались, образуя необъятный простор. Насколько хватало глаз, тянулись горные вершины, кругом – лес, лес. Солнце, не коснувшись горизонта, поднималось, освещая все вокруг. Панорамы, одна прекраснее другой, сменялись, словно сказочной была тишина. Солнце пригревало все больше, начинался хороший день». Высоко оценивая помощь солнца в этой полевой экспедиции, она затем описывает, как эта поездка положила начало дальнейшим поискам и планированию будущей работы по добыче никеля978. Десятилетия спустя, уже на пенсии, она сохраняла свою привязанность к арктическим ландшафтам. Тартаковская писала минерологу Игорю Белькову с просьбой прислать ей акварель, изображающую геологические особенности Хибин. Она объясняла эту просьбу сочетанием горько-сладкой ностальгии с пристрастием к научным изображениям. «Для меня, для сына этот край очень дорог, – писала она, добавляя: ведь с самой молодости моя жизнь связалась с Хибинами счастливо и несчастливо»979.

Тартаковская также вспоминала северную природу во всем ее не покоряющемся присутствии. Некоторые сложности в реализации кольских индустриальных проектов «заключались в суровом характере Севера»980. В одном из эпизодов своих воспоминаний она называла самым тяжелым вопросом предоставление приемлемых условий жизни новым переселенцам, ведь «рабочий приехал к нам не из любви к северному сиянию, а для того, чтобы трудиться и жить в человеческих условиях». Она рассказывала, как один из рабочих не вышел на работу, потому что не смог выбраться из замерзшего и отсыревшего жилья, в котором не мог ни спать, ни отдохнуть981. В своих мемуарах она описывала, как подобные нарушения планов, вызванные кольской природой, вторгались в эксперименты с флотационными реагентами, использовавшимися при обогащении апатита, а также присутствовали в виде катастрофических лавин, обрушивавшихся на Кировск во второй половине 1930‐х годов982. Признавая частые неудачи, Тартаковская сама, кажется, понимала, что завоевание природы было в большей степени желаемой целью, нежели действительным изображением отношения советской власти к окружающей среде, – именно это утверждение и является главным тезисом, который я отстаиваю в данной книге.

В самом деле, власть в СССР существовала в форме ассамбляжа, в котором изменчивые элементы нечеловеческой природы также оказывали влияние на проект построения социалистического общества. Порой они позволяли советской власти проводить экономическую трансформацию Севера – например, никель и апатиты под землей создавали возможность для бурного развития тяжелой промышленности. В других случаях они препятствовали реализации советских амбиций – например, когда олени отказывались оставаться на определенных территориях или когда перепроектированные реки не могли произвести достаточного количества электроэнергии. В каждом из этих и во многих других случаях материальный мир активно участвовал в советском эксперименте. Признание того факта, что материальный мир вовлечен в то, что ранее рассматривалось исключительно как история людей, должно заставить исследователей увидеть ключевые эпизоды советской истории в новом свете.

Эпоха революции и Гражданской войны в России, например, была временем различных взаимодействий с окружающей средой. Советские руководители с восторгом говорили о перспективах оживления Кольского Севера – до тех пор, пока суровая реальность строительства и эксплуатации железной дороги в болотистой тайге не охладила их пыл. Материальные особенности ландшафта порождали различные способы описания природы и различный опыт экономического освоения отдаленных территорий, что, в свою очередь, повлияло на подходы к развитию, которые были приняты во времена новой экономической политики и сталинского Великого перелома. Что касается последней эпохи, то непокорная природа внесла свой вклад в хаос и непредвиденные последствия, во многом определившие переход государства к проведению форсированной индустриализации. Сходы снежных лавин, горные склоны и сильные ветры с особой силой нарушали работу в Хибинах, но также вызывали хаос и на других промышленных объектах сталинского времени. «Вредная материя» даже сыграла свою роль в неистовстве террора. Запасы никеля в недостаточно исследованной горе Монче-тундры подлили масла в огонь в деле против Кондрикова, а распространение гибельных эпизоотий, поразивших коллективизированных оленей, стало невольным доказательством при обвинении саамов в националистическом заговоре. Дело здесь не в том, что террор в целом требовал такого вовлечения, а в том, что элементы природного мира помогали его осуществлять.

В послесталинское время роль физической окружающей среды в экономической жизни страны приняла еще более изменчивый характер. Медь, фосфаты, оленина и падающая вода на Кольском Севере способствовали успешному экстенсивному росту в первые послевоенные десятилетия. Они давали государству ценности, которые можно было перенаправить на решение различных политических задач, включая развитие сферы потребления в период оттепели. В определенном смысле они помогли провести реформы, способствовавшие гуманизации СССР, предоставив более прочную экономическую базу для экспериментов. Однако материалы, изъятые из Кольского ландшафта, в 1970‐е и 1980‐е годы начали оказывать сопротивление. В условиях перехода к глобальной экономике чрезмерно интенсивная эксплуатация все больших объемов природных ресурсов перестала приносить прежнюю прибыль. В то же время все чаще давало о себе знать накопленное загрязнение. Диоксиды серы, нефелиновые и радиоактивные отходы разрушали окружающую среду Кольского полуострова до такой степени, что экономическая целесообразность промышленного производства была поставлена под вопрос. С течением времени они способствовали дестабилизации советской системы в целом, внеся по крайней мере косвенный вклад в крушение коммунизма.

Эта устойчивость советской власти в условиях ограничений, наложенных активностью материального мира, конечно, является лишь одной из множества особенностей истории Кольского полуострова в ХX веке, хотя и наиболее часто игнорируемой. Не менее важной была способность советской системы в корне менять отношения человека и природы на Севере. Плановики и заключенные, руководители предприятий и переселенцы, ученые и саамы как коренные жители совершили впечатляющий подвиг в деле трансформации этого малонаселенного края в индустриальный ландшафт. Как СССР удалось трансформировать эти отношения и почему в эту трансформацию вкладывалось так много усилий?

Мой главный ответ на эти вопросы состоит в том, что Советский Союз следует рассматривать как участника глобального проекта экономической модернизации. Советские руководители пытались запустить самобытную индустриальную экономику, которая бы заслуживала названия социализма и, в конечном счете, коммунизма. Однако методы, которые они применяли, и их представления о природной среде были во многих важных отношениях сходны с методами и идеями модернизирующихся государств при капиталистических режимах. Как пишет политолог Сюзан Бак-Морсс, «принимая капиталистическую модель экономической модернизации через развитие тяжелой