разных социологических контор, в большей части совпадая, по некоторым показателям сильно разнятся. Так, ВЦИОМ и ФОМ дают КПРФ по 7 % на выборах. А «Левада-центр» — все 14 %, то есть в два раза больше.

Многое зависит от того, как считать. Мы считаем от числа тех, кто определился с походом на выборы и уже решил, за какую партию отдаст голос. То есть мы как бы имитируем ситуацию непосредственно выборов. Поэтому не включаем в список партий и движений наподобие «Другой России», которых нет и не будет в избирательном бюллетене. Быть может, коллеги считают от населения в целом.

В то же время по другим партиям данные практически идентичны: что у ЛДПР (6 %), что у CP (порядка 4–5 %).

Тут такая вещь: чем меньше процент, тем меньше вероятность колебания, в том числе разброса между данными разных служб. Что касается коммунистов, то тут я не знаю, что с ними произошло. Главное, что я отвечаю за эти рейтинги. Кстати, у коммунистов показатели успешности этой предвыборной кампании пока ниже, чем в 2003 и 1999 годах. Налицо сокращение их электората, и. насколько я понимаю, руководство КПРФ это осознает. Кроме того, существенная часть их лозунгов ушла к партии центра. Ряд партийных деятелей среднего звена также переметнулись на сторону. И некоторая часть населения переместилась к центру — от левокоммунистической оппозиции.

Возможен ли сценарий прохода в Думу всего двух партий — «Единой России» и КПРФ? Насколько адекватно будет такой состав отражать реальные политические пристрастия населения России?

Если исходить из статистики, то, скорее всего, этот сценарий и осуществится. На долю тех, кто симпатизирует мелким оппозиционным и неоппозицонным партиям, остается 12–14 % голосов. Всерьез повлиять на распределение мест они, кажется, не смогут. Что касается адекватности, то с самими политическими пристрастиями в России не все так определенно. Политика у нас понимается как власть, а власть понимается как кремлевская власть. Сфера политического очерчена этими границами и соответствующим образом структурирована. Поэтому, наверное, политические пристрастия населения будут отражены неполно, но надо учитывать и неопределенность этих пристрастий.

Многие поспешили окрестить предстоящие выборы всенародным референдумом на доверие Путину.

Долгое время считалось, что думские выборы — промежуточный этап. Сейчас, кажется, все наоборот: нынешнее голосование во многом важнее мартовского. Но не все так просто с фигурой Путина. Когда мы задаем вопрос: «Одобряете ли вы его действия на посту президента?» — 82 % населения говорят, что одобряют. Когда мы спрашиваем: «Доверяете ли вы ему?» — утвердительно отвечают 52 %. Когда спрашиваем: «Одобряете ли вы его в каждом действии?» — показатель снижается до 32 %. Хотя Путин — фигура отчасти виртуальная, многое зависит от того, какие конкретные действия он совершает. Интрига этих выборов закончена, но это не значит, что не начнется интрига после выборов. Разбор полетов начинается, как правило, после.

Но если он не будет президентом, то шансы удержать в руках нити управления страной у него невелики.

Не исключаю, что окончательное решение не принято, поэтому работают несколько сценариев сразу. За этими сценариями стоят какие-то группировки во власти, а также люди, интеллектуально обслуживающие эти группировки. Идет соревнование разных проектов.

В чем причины низких показателей, которые демонстрируют в этой избирательной кампании оппозиционные партии?

Очень редко в истории России мы имеем дело с реальной критикой власти. Мы имеем дело скорее с брюзжанием, неким брожением людей, во многом от власти зависящих, но в то же время всем недовольных. Соединение чувства людей, ощущающих себя заложниками власти, и брюзжания, раздражения — это очень характерный для нас политический климат. Бóльшая часть населения России недовольна тем, что показывают по телевизору, но каждый день по три-четыре часа тратит на просмотр телепрограмм (а в выходные — по пять часов). Во-первых, нет сложившихся традиций реальной критики власти: у нас некритичное общественное сознание. Во-вторых, нет структурированного публичного поля, где можно было бы эту критику представить. Наконец, нет независимых политических движений, партий, клубов, которые могли бы превратить недовольство в реальный политический механизм, влияющий на настроения широких групп, на выборы, на другие политические процессы. Строго говоря, в России мы имеем дело не с собственно политикой, а с придворной политикой — политикой при дворе тех, кто и без того уже правит. У нас все люди осознают себя как-то к этому двору причастными: одни с чувством благодарности, другие с чувством отвращения.

Болевой порог: чего боятся россияне

Впервые: E-xecutive. 2009. 30 ноября (https://www.e-xecutive.ru/finance/novosti-ekonomiki/1193971-bolevoi-porog). Беседовал Андрей Семеркин.

Силовики, изо дня в день причиняя вред соотечественникам, добрались до черты, после которой начнут встречаться с сопротивлением наиболее успешных россиян. Смерть юриста Сергея Магнитского стала шоком для тех, кто думал, что сума и тюрьма — это не для него. Об отношении граждан РФ к людям в погонах «E-xecutive» беседует с социологом Борисом Дубиным.

В московской тюрьме погиб юрист Сергей Магнитский. В архангельской погибает академик Павел Сидоров. Вина обоих не доказана. Суда в обоих случаях не было. Идет следствие. Невыносимые условия содержания — это и есть метод следствия. По-другому российские следователи работать не умеют. Мы знаем о Магнитском и Сидорове, потому что они — юрист и академик. Мы не знаем о тысячах других жертв, потому что эти жертвы — не юристы и не академики. Российская правоохранительная система анахронична по отношению к тем задачам, которые сформулированы в президентской публицистике. Созданная в другой стране и для выполнения других задач, наследница «Архипелага» дожила без каких-либо реформ до 2009 года. Как российское общество воспринимает силовую систему России? Об этом «E-xecutive» рассказывает руководитель отдела социально-политических исследований Аналитического центра Юрия Левады Борис Дубин.

В Кремле произносятся речи о прекрасном будущем страны. Тем временем на улицах милиционеры убивают прохожих, в застенках гибнут невиновные люди. Существует две России?

Думаю, на самом деле Россий не две, их больше, и они живут в своем времени, пространстве, по своим правилам и т. д. В свое время Анна Ахматова говорила, что есть Россия, «которая сидит, и которая сажает», сегодня такого разделения вроде бы уже нет. Однако, как мы знаем, число людей, находящихся в заключении, в России значительно больше, чем в большинстве других развитых стран. Это говорит о репрессивном характере российской власти, государственности и, к сожалению, об особенностях социальной жизни, нравов населения в сегодняшней России. То, что в своих программных документах первые лица страны принимают желаемое за действительное и рассуждают о том, как хорошо было бы устроить в России то, это и еще что-то, в представлениях,