Эта мучительная мысль, подтачивая и без того ослабевший организм, вызвала такие жестокие приступы затяжной лихорадки, что здоровье его сильно пошатнулось и в конце концов он не смог выполнять даже самых несложных школьных обязанностей, которые доставляли ему хлеб насущный. К счастью, старый мистер Уэкберн, старший преподаватель приходской школы, был искренне привязан к Батлеру. Он не только ценил его по заслугам и уважал, как помощника, способствовавшего поднятию престижа маленькой школы, но, обладая сам сносным образованием и имея склонность к произведениям классической литературы, этот умудренный опытом педагог после скучных уроков охотно погружался вместе с Батлером в чтение Горация или Ювенала. Сходство вкусов породило сочувствие: он с состраданием относился к недугу Батлера, проводил вместо него утренние занятия в школе, чтобы тот в это время отдыхал, и позаботился о прочих необходимых больному удобствах, недоступных Батлеру из-за ограниченности средств.

В этом состоянии, когда его мучили всевозможные опасения за судьбу самых дорогих ему в мире людей и он с трудом добирался до места, где в повседневном труде добывал свой кусок хлеба, Батлер был окончательно сражен известием о суде над Эффи Динс и вынесенном ей приговоре.

Ему подробно рассказал об этом товарищ по университету, который проживал в одном с ним селении; он был на суде при раэборе этого печального дела и мог представить его измученному воображению Батлера во всех мрачных подробностях. Нечего было и думать, что после такого громоподобного известия он сможет спать. Всю ночь его преследовали страшные видения, а утром он был выведен из состояния этого кошмарного забытья обстоятельством, которое лишь увеличило его терзания: посещением навязчивого осла.

Нежеланным гостем оказался не кто иной, как Бартолайн Сэдлтри. Этот достойный и просвещенный муж в условленное с Пламдамасом и другими соседями время явился к Мак-Кроски, чтобы обсудить речь герцога Аргайла, справедливость вынесенного Эффи Динс приговора и невозможность отсрочки. Сей совет мудрейших так ожесточенно дискутировал и столько пил, что на следующее утро в голове Бартолайна, согласно его собственному выражению, было «хаотическое нашествие судебных документов».

Чтобы придать своим спутанным мыслям присущую им обычно ясность, Сэдлтри решил совершить утреннюю прогулку на лошади, которую он, Пламдамас и еще один почтенный торговец содержали общими силами для редких выездов в интересах дела и для отдыха. Так как Сэдлтри любил общество Батлера, о чем мы уже знаем, и так как двое его детей были пансионерами Уэкберна, он направил свою лошадь в Либбертон и, явившись, как мы уже сказали, к несчастному учителю, лишь усугубил его мучения, так прочувствованно выраженные Имодженой:

Словно дух, дурак

Меня преследует, пугает, сердит.[75]

Если на свете существовала тема, которая могла бы усилить горечь страданий Батлера, то именно ее и выбрал Сэдлтри для своих нудных разглагольствований: суд над Эффи Динс и вероятность ее казни. Каждое его слово звучало в ушах Батлера, как похоронный звон или зловещий крик совы.

Джини, подойдя к двери скромного жилища своего возлюбленного и услышав доносившиеся из комнаты громкие, напыщенные речи Сэдлтри, остановилась.

— Не сомневайтесь, мистер Батлер: как я говорю, так оно и будет. Спасти ее невозможно. Придется ей, видно, пройтись по помосту в сопровождении парня в сорочьем облачении[76]. Разумеется, мне жаль девицу, но закон превыше всего.

Vivat Rex,

Currat Lex[77],

как сказал поэт Гораций, но что-то сейчас не припомню, в какой именно оде.

Тут Батлер застонал, не в силах стерпеть бесчувствия и невежества, которые Бартолайн умудрился соединить в одном предложении. Но Сэдлтри, как, впрочем, и все болтуны, обладал счастливой способностью не замечать неблагоприятного впечатления, которое он производит на слушателей. Он, не останавливаясь, продолжал излагать обрывки подхваченных им юридических знаний и наконец самодовольно спросил у Батлера:

— Не прискорбно ли, что отец не послал меня в Утрехт? Из меня бы, наверно, получился прекрасный clarissimus ictus, не хуже самого старика Грюнвингина. Чего это вы молчите, мистер Батлер? Неужто вы полагаете, из меня не вышел бы clarissimus ictus? А, сударь?

— Я не совсем понимаю вас, мистер Сэдлтри, — сказал Батлер, вынужденный что-то отвечать. Его тихие, еле слышные слова были сейчас же заглушены зычным, блеющим голосом Бартолайна.

— Не понимаете, сударь? Ictus по-латыни адвокат, разве не так?

— Никогда не слышал об этом, — ответил Батлер тем же слабым голосом.

— То есть как это не слышали, сударь? Это слово попалось мне нынче утром в воспоминаниях мистера Кроссмайлуфа. Вот, прошу вас взглянуть: ictus clorissimus et perti… peritissimus — и все это, должно быть, по-латыни, потому что напечатано курсивом.

— О, вы имеете в виду juris-consultus! Ведь Ictus — это сокращенное обозначение для juris-consultus[78].

— Вы не правы, сударь, — продолжал настаивать Сэдлтри, — ведь сокращения употребляются только в судебных решениях. А здесь говорится о водяных каплях в соборе королевы Марии, что на Хай-стрит, то есть tillicidian[79]. Вы еще скажете, что и это не по-латыни?

— Может быть, может быть, — сказал бедный мистер Батлер, подавленный шумной настойчивостью своего гостя. — Я не в состоянии спорить с вами.

— Да почти никто не в состоянии, почти никто, мистер Батлер, хотя мне, может быть, и не подобает говорить об этом, — ответил восторженно Бартолайн. — Ну, а теперь, так как до школы у вас осталось еще целых два часа, а вам, я вижу, неможется, я посижу тут у вас, чтобы вы не скучали, и объясню вам суть слова tillicidian. Вы, как я полагаю, знаете истицу миссис Кромби, весьма почтенную женщину и моего друга к тому же. Так вот, я ей весьма удружил в одном судебном дельце и нисколько не сомневаюсь, что в положенное время она из него с честью выйдет, даже если и проиграет. Понимаете ли, наш дом стоит ниже соседнего, а потому мы должны принимать на себя tillicide, то есть естественные дождевые капли, когда они падают с небес на крышу соседнего высокого дома, а оттуда по канавам и желобам стекают на наш дом, что стоит пониже. Но недавно какая-то негодная девчонка, приехавшая с гор, выплеснула из восточного окна дома миссис Мак-Фейл, то есть из высокого дома, черт знает какую пакость. Может быть, обе старухи и помирились бы, потому что миссис Мак-Фейл прислала ту девчонку извиняться и сказать моей приятельнице миссис Кромби, что из уважения к двум джентльменам из Верхней Шотландии, стоявшим внизу под окном и говорившим по-гэльски, жидкость выплеснули из другого окна, а не оттуда, откуда полагается. Но, к счастью для миссис Кромби, я подоспел как раз вовремя, чтобы помешать соглашению, потому что просто обидно, коли такое дельце не попадет в суд. Мы вызвали миссис Мак-Фейл в суд, эта девчонка с гор пыталась вывернуться, но тут уж вмешался я и сказал…