Я опустил голову и закрыл глаза, провел рукой по лбу. Я не знал, что мне теперь делать. Представляю, Диллон, как я выглядел со стороны. Злой, растерянный, несчастный. Я сам себя не узнавал. Вдруг кто-то мягко коснулся моей спины, и я словно очнулся; рука моя задрожала, и я увидел, что это Робин. Она наклонилась ко мне и обняла меня.

– Гарри, пожалуйста, отпусти его, – мягко проговорила она. – Обещаю тебе: я не спущу с него глаз. Я ей не позволю его забрать. Это больше не повторится.

Ее глаза светились теплом, и, клянусь, в ту минуту я готов был упасть ей в объятия. Она снова посмотрела на меня, и меня захлестнула прежняя любовь. Куда бы она ни подевалась, она теперь вернулась. Я ощущал ее физически – внутри себя, в крови.

– Хорошо, – дрожащим голосом произнес я.

Мне невыносимо было опять расстаться с тобой, Диллон, даже на несколько минут. Меня страшила мысль снова выпустить тебя из виду.

Ты посмотрел на меня, потом на Еву и Гаррика.

– Все в порядке, Диллон, – шепнул тебе Гаррик. – Скоро все это кончится. Иди с мамой. Все будет хорошо. И с тобой, и со мной. Скоро увидимся.

Глаза твои широко раскрылись.

Ева дрожала. А я из страха потерять решимость старался не смотреть на Робин.

Ева подошла и обняла Гаррика. А ты в последний раз взглянул на него. Возможно, он хорошо к тебе относился, и, возможно, вы с ним отлично ладили, но ты к нему не подошел. Вместо этого ты повернулся и посмотрел в глаза своей матери. Похоже, ты понимал, что проис-ходит.

– Со мной все будет в порядке, – ясно и спокойно сказал ты.

Каким же ты, Диллон, был отважным. Я вдруг представил, как обнимаю тебя – впервые за столько лет. Я потянулся к тебе, вгляделся в каждую твою черточку и вдохнул запах твоих волос. Ты не отстранился. Даже когда я поцеловал тебя в щеку.

– Диллон, – сказал я, но тут меня точно накрыло волной, и больше я не мог произнести ни слова.

А потом ты послушно зашагал вместе с матерью – прочь, в темноту ночи. Сердце мое сжалось, и все тело с головы до ног пронзила жгучая боль. Я снова с тобой расставался.

Мы оба, Гаррик и я, молча наблюдали за тобой. Гаррик, прижав руку к раненому лицу, присел в углу возле лестницы. Я стоял около двери. Мы вместе следили за тремя фигурами, сошедшими с крыльца в непроглядную темноту сада. Я стоял спиной к Гаррику, что было довольно неблагоразумно. Правда, похоже, с той минуты, как я позволил тебе уйти, его враждебность иссякла. Казалось, что у него нет ни на что больше сил.

Я продолжал неотрывно следить, как все дальше и дальше в темноту уходят два любимых мною человека. Где-то вдали послышался шум машины, мелькнул свет фар на дорожке возле дома. Но это видение отвлекло меня лишь на миг. Я не отрывал от тебя взгляда, пока ты совсем не скрылся в темноте, пока от тебя не осталось и следа.

Тебе, наверное, хочется узнать, что произошло потом. Возможно, ты уже знаешь. А может, ты сам себе все представил.

Как бы то ни было, по-моему, случилось следующее.

На дорожку перед домом, расшвыривая во все стороны гравий, влетела машина. Она резко остановилась, и из нее вышел Спенсер. Лицо его казалось суровым – даже свирепым, – но и в то же время настороженным.

– Гарри, что тут происходит?

По тону его голоса я понял, что он испуган, и от этого мне стало еще страшнее. На мгновение у меня в голове все прояснилось. Я словно увидел себя и все происходящее со стороны и понял, что натворил. Пистолет жег мне руку.

– Не подходи! – стоя в дверях, крикнул я.

Спенсер двинулся вперед.

– Гарри, черт тебя подери, брось эту штуковину!

Я не бросил. Я направил дуло прямо на него. Послышался вопль – крик ужаса. Чей это был голос? Робин? Евы? Кто знает, может, это кричал я сам. Я быстро отступил и с шумом захлопнул дверь. Руки мои дрожали. Чтобы успокоиться, я прижался лбом к двери.

Я точно совсем забыл про Гаррика.

Я нашел тебя, Диллон. Только одна эта мысль переполняла мое сознание. И тут последовал удар – резкий удар сзади по голове. Я рухнул на пол и почувствовал, как в ухо полилась кровь. Ее теплые струи ошеломили меня, и я остался лежать, будто парализованный.

Гаррик переступил через меня и распахнул дверь. В этот момент я вдруг пришел в себя, налетел на Гаррика и повалил его на землю. Я-то думал, что он уже ни на что не способен, а теперь почувствовал, что каждый мускул его тела наливается силой. Он схватил меня за руки и подмял под себя. Я дотянулся до его лица и ногтями вцепился ему в рану. Он заорал от бешенства и боли. Я тоже был взбешен. Я кипел от злости. Кровь заливала мне ухо и волосы, заполнила рот, и я плюнул ею в лицо человека, который украл тебя у меня.

Дверь была полуоткрыта, наши тела вывалились в проход; и краем глаза я увидел несколько китайских фонариков, плывущих по воздуху.

– Какого черта?! – подбегая ко мне и Гаррику, крикнул Спенсер, но замер как вкопанный, услышав выстрел.

Сначала я решил, что это фейерверк или что взорвался один из китайских фонариков. Однако вспышки и россыпи волшебных огней не последовало. Гаррик либо выхватил пистолет у меня из рук, либо я его уронил, а он подобрал. Не знаю. Я знаю только одно: сначала я вообще ничего не понял. Пуля прошла сквозь меня с такой скоростью, что я только почувствовал лишь какую-то необычайную легкость.

Мне показалось, что я плыву.

Неужели крохотный кусочек свинца, запущенный силой пороха, в состоянии причинить какой-то вред, просто промчавшись через мое тело? Да, Диллон, в состоянии.

Поразительно, какой шквал образов обрушился на меня в ту самую минуту.

Лицо Гаррика отдалилось, а Спенсер обхватил мою голову руками.

Звуки и ощущения сменяли друг друга, и передо мной появился египетский принц, мальчик на коне, красный флаг, солнце и раскаленные булыжники Танжера. Твое детское воркование, твое хныканье и смешное выражение лица. Твое объятие перед сном и твой шепот «папа» в темноте, то, как ты хихикал, когда я тебя щекотал, и то, как у тебя портилось настроение, твои слезы и твой смех. Твои измазанные краской руки в нашей квартире в Танжере. Все это было ценнейшим грузом и благословением – сонмом радости.

Так что теперь, Диллон, ты знаешь, что случилось.

Все началось холодным снежным днем, во время демонстрации в Дублине; и когда я переносился в другое состояние бытия, в холодные объятия другой зимы, я, Диллон, не испытывал грусти. Ведь я все-таки тебя нашел. Покидая эту жизнь, я ощущал страстное желание написать еще одно полотно. Веришь мне, Диллон?

Что я собирался изобразить на этом полотне? Откуда придет этот образ? Из моего умирающего воображения? Или из воспоминаний о наших первых днях вместе с тобой?

Милый мой Диллон, разве это важно?

Однажды сентябрьским вечером я сижу одна в кафе в центре старого города. Подобные кафе привлекают туристов, которые слоняются среди ларьков Петит-Сокко и ищут, где бы укрыться от кипящей на рынке торговли, от громогласных споров и перебранок, от зазывал и гидов: ищут места, где можно спокойно выпить чашку мятного чая и одновременно понаблюдать за тем, как течет жизнь на улицах Танжера. Официант, молоденький марокканец с мимолетной улыбкой и рассеянным взглядом, слушает мой заказ, затем пренебрежительно кивает головой и не спеша удаляется. Вокруг меня американцы, итальянцы, французы и австралийцы: у одних взгляд все еще полон энтузиазма, у других – вид утомленных путешественников. Все они сидят на пластмассовых стульях, придвинутых к хлипким столикам, расставленным вдоль площади. Площадь омывается лучами нежного предзакатного солнца, и туристы наслаждаются тенью, которая с наступлением вечера расплывается все шире и шире.