В кафе нет ни единого свободного столика, и только я сижу в одиночестве.

Официант приносит заказанный мною кофе и бесцеремонно плюхает чашку на столик.

– De rien[3], – бесстрастно бросает он в ответ на мою благодарность и с подносом в руке, на ходу обводя взглядом посетителей, уплывает к другому столику.

Я отпиваю глоток и начинаю теребить сотовый телефон. Женщина за соседним столиком наклоняется к своему спутнику и что-то шепчет ему на ухо, а он, развернувшись, бросает на меня оценивающий взгляд и снова поворачивается к своей собеседнице. В эту минуту я в полной мере ощущаю свое одиночество. Странное ощущение – тем не менее весьма знакомое! Меня вдруг захлестывают образы и запахи прошлого и, нежно тревожа мою память, возрождают воспоминания. Величественные силуэты высоких пальм, обрамляющих Петит-Сокко и чернеющих на фоне вечернего неба; пласты серых облаков, скользящих вдоль горизонта, убаюкивающий говор торговцев, которые ждут, чтобы вечерняя смена заняла их место за прилавком, запах выхлопных газов от назойливых мопедов вперемешку с пронзительным ароматом мятного чая, который заваривают во всех кафе на побережье, – вся эта смесь обволакивает меня дымкой прошлого. Есть что-то ужасно неправильное в том, что теперь я одна здесь – в городе, в котором я провела столько времени с Гарри.

Конечно, я не всегда одна. Со мной мои дети. Сейчас они в Садах Мендубии со своим дядей Марком и его подружкой Суки. Час назад эта веселая компания отправилась на прогулку: мальчик восседал на плечах у своего дядюшки, а жизнерадостная малышка брыкала ножками в коляске. Я не сводила с них глаз, и когда они исчезли из виду, мое сердце невольно сжалось. Только теперь, час спустя, выпив несколько глотков кофе, я постепенно расслабляюсь. И тем не менее я держу свой сотовый поблизости: а вдруг мне позвонят или пришлют сообщение?

– Отдохни хоть немного, побудь одна, – сказал мне Марк. – Воспользуйся нашей помощью, пока мы здесь.

– Даже не знаю, – прикусив губу, неуверенно произнесла я.

– Завтра мы уедем, и ты пожалеешь, что не успела отдохнуть от детей, пока была такая возможность.

Я преодолела страх и позволила им взять детей на прогулку.

Я не привыкла быть одна и не совсем понимаю, куда себя деть. У меня нет с собой книги, которая заняла или развлекла бы меня. Я тереблю пакетик с сахаром, делаю глоток кофе и ни с того ни с сего переношусь мыслями в прошлое, в тот холодный зимний день, в то самое одинокое заброшенное место и с пронзительной болью вспоминаю события того страшного дня.

Мы торопливо спустились по ступеням в тенистый сад, в тусклом свете казавшийся серым. Снежный покров возле дома был глубоким. Я с трудом переставляла ноги, сердце тревожно стучало, во рту был привкус крови: в доме я от волнения без конца прикусывала щеку. Тяжелое зимнее пальто сковывало движения. Я чувствовала, что обливаюсь потом; все тело словно промокло и отяжелело. От неизвестности и страха сердце бешено стучало о ребра. С каждым шагом я удалялась от опасности, притаившейся в доме. Но я оставила там Гарри.

Я огляделась вокруг: низкорослые кусты, крепкие, гибкие деревья, черные на фоне снега. Куда мне теперь идти и что делать? Ева остановилась, обернулась и, прижимая к себе мальчика, уставилась на свой дом. Она была растеряна, как и я. В глазах мальчика я увидела страх и подозрительность, и от этого у меня сжалось сердце. Я не могла оторвать от него взгляда, я всматривалась в его лицо, чтобы снова и снова удостовериться, что это действительно он, что это действительно мой сын, мальчик, которого я считала мертвым. Ева, избегая моего взгляда, не выпускала его руки из своей, а я – как ни странно – не чувствовала по отношению к ней никакого гнева. Он проснется позже, когда все закончится, и станет ясно, какое зло нам причинили, сколько бесценных лет у нас украли, когда станет ясно, что наша связь с ребенком порвана, и ее, возможно, никогда не удастся восстановить. Но в те минуты я все еще не до конца верила в то, что произошло, и в меня постепенно закрадывалось какое-то непонятное чувство. Облегчение? Радость? Всем моим печалям пришел конец? Мальчик, который погиб, мальчик, которого поглотила земля, вернулся ко мне! Он старше, он изменился, но он живой! Тогда только это и было важно.

Я держалась к ним как можно ближе, я не спускала с них глаз, и в то же время что-то заставляло меня без конца оглядываться назад. Какое-то дурное предчувствие? Я видела, как на верхней ступени крыльца, обрамленная дверной рамой, появилась высокая фигура Гарри, и я с трудом сдержала себя, чтобы не кинуться к нему. Нет, я к нему не кинулась. Потом к дому подъехала машина, послышались крики, хлопнула дверь. Все произошло молниеносно. Я заметила, что в руках у мужа блеснул пистолет, в ужасе увидела, как он направил дуло на взбиравшегося по ступеням человека. Тот остановился и поднял руки вверх. Потом Гарри отступил назад, дверь захлопнулась, и он исчез. Меня охватил ужас: что, если я никогда больше его не увижу?

Незнакомец развернулся и зашагал вниз по ступеням, направляясь к нам. Когда он приблизился, я увидела помятое, искаженное тревогой лицо Спенсера.

– Пригнитесь! – крикнул он.

Он сгреб нас троих в охапку и повалил на землю. Я почувствовала на себе тяжесть его тела. Он скомандовал нам не подниматься, и мы подчинились этому приказу. Мне показалось, что в его голосе я услышала ярость – или это был страх? Холодная влага пропитала одежду. Меня тошнило, одолевала слабость, мне было ужасно страшно. И в то же время казалось, будто все это происходит вовсе не со мной, а с кем-то другим. Как будто на моих глазах другая женщина почти в истерике бросилась на снег. Казалось, будто не я, а кто-то другой не спускает испуганного взгляда с сына, которого все считали мертвым. Не я, а кто-то другой – какое-то изможденное существо, не человек, а призрак, для которого только что рухнул мир.

А потом вдруг облака рассеялись, и в ярком свете зимней луны засиял и засеребрился снег. Я почувствовала головокружение и какую-то растерянность, точно меня окунули с головой в воду, долго держали под водой, а затем вытащили на сушу, и я в панике хватаю ртом воздух и не понимаю, что вокруг происходит. Неожиданно дверь приоткрылась, и Спенсер ринулся назад в дом. Когда он уже поднимался по ступеням, я услышала этот звук. В воздухе раздался резкий треск. Я посмотрела на дом и затаив дыхание прислушалась: ни звука, лишь дыхание мальчика. Меня всю затрясло от невыносимого страха.

– Господи, – послышался рядом голос Евы. – Господи Иисусе.

В ее голосе тоже звучали тревога и страх. Меня охватила паника. Я всматривалась в дом, в полуоткрытую дверь, в мелькавшие за ней тени, которые постепенно обретали очертания человеческих фигур. Спенсер уже был внутри: он стоял на коленях возле двери. Видна была только его согнутая спина и подошвы ботинок. Он обернулся: на лице у него был ужас.

– Вызовите «скорую»! – выкрикнул он.

– Боже мой! – воскликнула Ева. – Боже мой!

Она ощупью нашла телефон и принялась набирать номер, в голосе ее звучало смятение – знакомое мне смятение – и крывшийся за ним страх. Нет, я ему не под-дамся!