При всей вине, которую Мари за собой чувствовала, упреки госпожи были несправедливы. Почему она в одиночку должна отвечать за побег фрейлейн? Мари подумала было привлечь в качестве свидетеля его преподобие Лейтвина, он бы мог подтвердить ее присутствие в церкви. Однако отказалась от этой идеи. Ведь кто знает, возможно, у нее тогда отнимут мамин подарок. И получить она его сможет лишь через два года, после наступления совершеннолетия.

– Уйди с глаз долой! И если хоть словом с кем обмолвишься – берегись!

Мари присела в обязательном книксене и, взяв пальто и обувь, направилась к выходу. И чуть не зашибла Августу дверью: та припала ухом к замочной скважине. Ну конечно – она несла фрейлейн свежее белье и как раз хотела постучать.

Не терпелось привести в порядок хозяйские комнаты и Эльзе. Двери она, разумеется, оставила открытыми, чтобы ничто не ускользнуло от ее внимания.

Мари поднялась к себе на четвертый этаж убрать одежду. Обессиленная, она опустилась на неубранную постель и закрыла лицо руками. Мысли носились в голове, словно стая выпущенных на волю птиц. Бедная Китти, она определенно не будет счастлива с человеком, уговорившим ее пойти на такую глупость! Как же ей помочь? Но в данной ситуации Мари и сама себе помочь не могла. Ее определенно уволят. Бессрочно и с плохими рекомендациями. Придется покинуть виллу посреди зимы, без перспектив найти другое место и без денег – ведь свои сбережения она отдала за поминальную службу. Но, может, это и к лучшему, может, ее мать присматривает за ней таким образом с небес. Мари не будет видеться с Паулем. Никаких больше тоскливых взглядов, никаких шальных снов, никакого учащенного сердцебиения, когда он проходит мимо. Она будет свободна. Ее глупая, злополучная любовь принесла бы лишь несчастье.

Мари взяла коробочку и осторожно вынула цепочку. Пока никто не отнял, лучше побыстрее повесить ее на шею. Под платьем будет не видно. Она закрыла коробочку, поставила на белый комод, выдвинула ящик и достала из него платок. В нем почти пять месяцев назад она принесла весь свой скарб, вот и сейчас платок пригодится.

«Не буду ждать, пока меня с позором погонят отсюда», – думала Мари. Однако как бы там ни сложилось, у нее было право задать хозяевам вопросы. И прежде чем покинуть стены виллы, она их задаст! Они должны будут объяснить, почему утаили от нее факты о Якобе Буркарде. Об отце! Человеке, без которого не было бы фабрики Мельцеров!

Мари решительно вытащила из комода белье, носки, выглаженные платья, гребень, две резинки для волос, зубную щетку и пару обуви. Все завязала в платок на случай, если потом, покидая виллу, ей придется его развязать и предъявить содержимое. Но пока было рано.

Желудок урчал, и она решила спуститься в кухню еще раз и перед уходом поесть горячего. Ей было жаль расставаться с Брунненмайер, садовник Блиферт с внуком тоже милые люди. Эльза – та смотрела, куда ветер дует, по ней Мари грустить не станет, а уж по этой болтушке Августе и подавно. Скорее, по Шмальцлер: экономка всегда стояла за справедливость и с самого начала защищала Мари. Храп Йордан – тоже невелика потеря.

Мари медленно спустилась, прислушалась к звукам вокруг – к бою напольных часов в курительной, треску поленьев в печи, отдаленным голосам, скрипу паркета под чьими-то шагами. Как странно. Ее разом охватила тоска. Этот дом стал ей родным, каждая комната, каждый предмет мебели и обстановки были ей знакомы, и люди, которые здесь жили, стали близкими людьми.

«Может, Пауль настиг беглецов еще на вокзале, – тоскливо думала Мари. – Быть может, он привезет Китти домой, и все окажется лишь нелепым заблуждением». Однако она хорошо понимала, что этим надеждам исполниться не суждено.

В кухне пахло свежими булочками и кофе, на плите томилась говядина в овощном бульоне. К ужину снова ждали гостей.

За столом сидела Августа, красная и зареванная. Эльза пыталась ее утешить.

– Да ничего не будет, Густа. Он же не дурак. Побегает-побегает, охолонет и вернется.

– Они… они… его… рассчитают! – всхлипывала Августа. – Он отвез… отвез… эту ведьму!

– Не говори так о хозяевах! – возмутилась Брунненмайер. – Я не потерплю! Бедная фрейлейн и так несчастна.

Было слышно, как Августа вздохнула и то ли хихикнула, то ли всхлипнула.

– Эта? У нее все хорошо. Она в жарких объятиях своего француза. Вы слышали, что она не взяла с собой ни одной ночной рубашки? Правильно, они ей и не понадобятся…

– Кому как не тебе знать! – сухо заметила повариха и принялась шинковать на салат белокочанную капусту.

Мари без спроса подошла к плите налить себе кофе из светло-голубого эмалированного кофейника. С чашкой в руке она села к столу и с жадностью откусила от булочки.

– Что с Робертом? – спросила она.

Августа наградила ее ядовитым взглядом. Эльза сделала большой глоток из своей чашки. Ни одна из них не удостоила Мари ответом. Горничная Эльза была в смятении, ведь особое положение Мари на вилле, кажется, теперь под вопросом. То есть заранее нужно было переметнуться на другую сторону. На сторону Августы и Йордан – тех, что всегда были для Мари врагами.

– Сбежал он, – ответила Брунненмайер, которая никогда ни к какой группировке не примыкала. – Господин Мельцер был зол, поскольку Роберт должен был везти его на фабрику. Но тот исчез, таким образом господину директору пришлось самому сесть за руль.

Мари озадаченно молчала. Возможно, у Августы были все основания беспокоиться насчет Роберта. Из-за того, что невольно помог молодой госпоже совершить побег, он испытывал глубочайшее отчаяние. Мари живо представила себе, как Катарина запудрила ему мозги. Бедный парень был настолько влюблен, что исполнял любую ее прихоть, не слишком задумываясь. Со стороны Катарины это было некрасиво. В сущности, она была такая же эгоистка, как и Элизабет. Их обеих не заботило, причиняют ли они вред окружающим.

– Свои вещи он не забрал, – сообщила Эльза, надеясь обнадежить Августу. – Так что вернется.

– Или убьет себя, – сказала Августа и опять завыла.

У остальных тоже выступили на глазах слезы, но, скорее, от лука под ножом Брунненмайер. В кухне появилась Мария Йордан и принесла с собой кучу любопытных новостей.

– Эльза, налейте мне быстро кофе. Дева Мария, госпожа буквально заболела от отчаяния. Если бы не я, клянусь вам, она бы уже бросилась в Вертах[15]. «Моя дорогая Йордан, – сказала она мне. – Моя дорогая Йордан, я так рада, что хоть ты мне верна и не предашь меня, как другие…»