В темном коридоре Мари столкнулась с экономкой, сухопарой женщиной с острым носом и птичьими глазками. Она несла пастору на подносе завтрак – кофе, варенье, кусочек масла и сухую вчерашнюю булочку.

– Тоже будете здесь завтракать? – недовольно спросила она.

– Спасибо, мне нужно идти.

– Тогда ступайте с Богом!

Ветер ослаб, зато снегопад усилился, так что едва ли можно было отличить тротуар от проезжей части дороги. Интересно, который час? Темень сменилась серым рассветом, но разглядеть стрелки на башенных часах было все еще невозможно. Наверное, уже семь, и Мари понадобится удача, чтобы не быть замеченной по возвращении на виллу.

Она почти не чувствовала холода, как во сне бежала сквозь предрассветные сумерки и только краем глаза видела рабочих, направлявшихся к освещенным фабрикам. Правой рукой Мари крепко сжимала коробочку в кармане пальто – память о матери и доказательство того, что ее прошлое было реальностью. В голове у Мари крутились вопросы. Директор Мельцер знал ее родителей, отец на фабрике был незаменимым человеком. Почему же директор так поступил с его женой? В то же время Мари распирала гордость от новости об отце. Директор был всем ему обязан! Так почему ей никто о нем не рассказал? Как это все уложить в голове?

У ворот перед парком к Мари вернулось ощущение себя здесь и сейчас. Она остановилась и оценила ситуацию. Кухня и служебные помещения были освещены, на третьем этаже тоже кое-где горели лампы. Это значит, что директор, его сын и супруга уже встали и в половине восьмого собирались завтракать. Фрейлейн Катарина и фрейлейн Элизабет выходили в столовую немного позже – ни одна из сестер не любила рано вставать, тем более в феврале. Мари пришла в отчаяние. Сейчас Роберт накрывает в столовой, остальные в кухне тоже быстро едят и пьют кофе. Никаких сомнений – ее давно хватились.

Был только один способ объяснить свое отсутствие правдоподобно: придется сказать, что она до раннего утра была с фрейлейн Катариной. Такое случалось уже несколько раз, Катарина часто плохо засыпала, но назначенные ей таблетки принимать не хотела. Мари придумывала, что она скажет, прокрадываясь в комнату фрейлейн в пальто и зимних сапогах. Что она пошла к заутрене в Максимилианкирхе заказать к именинам матери заупокойную литургию. Хорошее объяснение, очень хорошее. А главное, – правдивое.

Чтобы по возможности незаметно пробраться к двери прачечной, Мари старалась идти ближе к деревьям. Хорошо, что снег продолжал падать: он скроет ее следы. План сработал. В прачечной было темно и пусто, Мари нащупала дверь и прошмыгнула через холл, освещенный мерцающей газовой лампой. Отсюда, миновав кладовку, было легко попасть на служебную лестницу. Только бы не встретить Роберта с завтраком. Но ей удалось дойти незамеченной до третьего этажа. Мари тихонько сняла пальто, разулась и пошла по коридору к комнате фрейлейн Катарины. Если госпожа или директор Мельцер вдруг выйдут, то подумают, что она несет вещи Катарины. Вот только тот факт, что она в чулках и без обуви, может показаться странным.

– Фрейлейн? Это я, Мари.

Никакого ответа, видимо, фрейлейн крепко спит.

– Фрейлейн Катарина?

Скрипнула дверь, кто-то вышел из ванной. Мари поспешила затворить за собой дверь в комнату Катарины.

Внутри, как обычно, горел ночник, Катарина накрывала его шелковым платком. Она не могла засыпать при ярком свете, а в темноте засыпать боялась, потому и накрывала лампу.

Мари уставилась на лампу, потом перевела взгляд на постель. Она была в беспорядке. И пустовала.

Катарина уже в ванной? Сегодня в порядке исключения она встала пораньше? Мари огляделась в поисках пеньюара фрейлейн и на подушке увидела листок бумаги. Очевидно, впопыхах вынутый Катариной из папки, он содержал несколько строчек:

Моя милая Мари!

Как бы я хотела взять тебя с собой, но Жерар считает, ты можешь стать нам помехой. Прости мне, моя дорогая, единственная верная подруга. Как только мы найдем дом, я напишу, и ты приедешь.

Есть только любовь, остальное чепуха.

Твоя подруга Катарина

31

Не понимаю.

Листок в руках Алисии сильно дрожал. Это какая-то дурная шутка. Китти часто выкидывала фортели, она необычная девочка…

– Боюсь, она покинула виллу очень рано, госпожа. Возможно, даже ночью. Она взяла с собой белье, обувь и платья. А также угольные карандаши и альбом. Чего еще не хватает, я не знаю.

Лицо супруги фабриканта застыло, и она словно разом постарела.

– Она, верно, где-то спряталась и еще посмеется над нами, – тоненько произнесла она, но было понятно, что не верит сказанному.

Мари чувствовала себя ужасно. Она могла бы предвидеть и предупредить этот побег, вся вина лежит на ней. Но она занималась своими делами. Вся тревога, все отчаяние, которыми сейчас наполнится дом, на ее совести.

– Госпожа, можно спросить на вокзале, куда они поехали…

– На вокзале? Так ты думаешь, они… Кто такой вообще этот Жерар? Уж не…

– Месье Жерар Дюшан из Лиона, – объяснила Мари.

В эту секунду дверь столовой открылась и вошел директор Мельцер.

– Не желаю слышать это имя в моем доме, – недовольно проворчал он. – Во всяком случае, не перед завтраком.

Супруга молча протянула ему листок с запиской.

– Боюсь, – тихо произнесла она, – наша Китти совершила огромную глупость.

Иоганн прочитал, опустил лист и в замешательстве уставился на жену, перечитал и перевел взгляд на Мари.

– Но ведь адресовано тебе, верно? – набросился он на нее.

– Да, господин директор Мельцер.

– «Моя дорогая, моя единственная верная подруга», – процитировал он с тихой издевкой. – А ну выкладывай. Что все это значит?

Его тон был пугающе жестким, таким же образом он призывал к ответу подчиненных на фабрике. На фабрике, существованием которой он обязан ее отцу. Однако сейчас был не тот момент, чтобы обсуждать с ним это.

– Я не знаю. Я понятия не имела о ее намерениях.

– Не ври нам! – зарычал он, вне себя от гнева. – Здесь же написано: «моя единственная верная подруга». Если ты верная подруга мой дочери, значит, она доверила тебе, куда собралась со своим проклятым французом.

Мари не доставила ему удовольствия расплакаться от страха. Крика в свой адрес она слышала достаточно, и потому отрастила толстую кожу. Вот только неудобно, что все было слышно в холле.

– К сожалению, нет, господин директор Мельцер. Но, возможно, ответ в одном из писем…

Он обменялся взглядами с женой и снова уставился на Мари так, словно хотел ее проглотить. Вид у него был устрашающий, лицо красное, глаза под кустистыми бровями выпучены, губы посинели.

– Писем? Что за письма?

У Мари стало тяжко