Раньше, когда мы ещё шлялись по центру Севастополя, заваливаясь в случайные кабаки, на улице Ленина был всего один продуктовый магазин – «Лейла». Так получалось, что всякий раз, продолжая алкогольное веселье, мы оказывались в нём с целью «догнаться» и всякий раз не находили там выпивки.

– Где бухло? – бушевали мы.

Притихшие же на кассах татарочки объясняли:

– Извините, но алкоголя в продаже нет.

– Как? Да вы что? Мы заплатим! Двойная цена!

На этих словах возмущавшийся за всех чернявый Жижа – он родился на Балканах и, став актёром театра имени Луначарского, принялся утверждать, что состоит в родстве со Славоем Жижеком, – краснея ушами, а лицом, наоборот, белея, такой себе образцовый фанат «Спартака», доставал толстенный бумажник и демонстрировал ластящиеся друг к другу купюры. Ритуал этот случался едва ли не каждую пятницу. Но татарочки оставались милы и невозмутимы:

– К сожалению, невозможно. Мы не торгуем алкоголем.

Нам понадобилась пара месяцев, чтобы сообразить: «Лейла» принадлежит крымским татарам. Наверное, правоверным. Ведь по мусульманским законам продажа алкоголя запрещена.

– Хорошо, я хоть продавщиц клеить не стал. Да, Проскура? – улыбался мне Жижа. – Ничего, без бухла они скоро загнутся…

Позже «Лейла» и правда закрылась. Помещение осваивали разные конторы: от бутика элитных вин до лавки, торгующей рок-атрибутикой, но закончились искания предсказуемо – магазином со скучным названием «Продукты».

Дверь туда в столь поздний час, время романтиков и маньяков, заперта, оставлено лишь окошко, которое сразу же меня напрягает: с такими уже были проблемы сегодня (или, вернее, вчера). Рядом со входом, на стене дома, чёрным маркером сделан рисунок: прямо угольник, а в нём – рыба и дверь. Жму кнопку вызова, вглядываясь внутрь магазина, заставленного брендированными холодильниками.

Апатичная, потухшая девушка с идеально гладким, точно заутюженным лицом, заставляющим вспомнить писателя из Мисхора, подходит к двери неожиданно оперативно.

– Да? – говорит она.

Вполне приветливо говорит, убеждаю себя я, измученный шандараханиями и отказами. И, наученный опытом, решаю не начинать разговор с истерических воплей о трупе, а сперва поболтать, расположить к себе.

– Строго у вас тут, – показываю на запертые двери, решётки. – Это от кого такая защита?

Нет, не те слова; может решить, что я допытываюсь, вынюхиваю. Хочу поправиться, добавить что-нибудь более нейтральное, но заутюженная продавщица настроена разговорчиво, добродушно:

– А это после российских законов-маконов, когда алкоголь после одиннадцати – ни-ни, а всем же надо, всем же подай…

– Так это вам охранник необходим!

– Есть у нас охранник-мохранник, но тут он заболел, видите ли. Да забухал он, вот что! Это ж ежу понятно! – У неё что-то пикает в магазине, и тон крепчает: – Так вам чего?

– Слушайте, тут такое дело, – я пытаюсь смотреть ей в глаза. Они узкие, точно надрезанные, но в то же время навыкате, словно веки при рождении оказались больше, чем задумывалось. – Я приехал из Ялты. Только что. На последние деньги…

– О-о-о, – тянет продавщица, и рука её ложится на пластиковую ручку окна.

Неужели ещё одна такая же, как и носительница одутловатого лица в привокзальном ларьке? Или в их поведении есть суровая закономерность? Может, ночных продавщиц отбирают в результате жёсткого кастинга, согласно строго оговорённым критериям, главные из которых – недоверие и подозрительность?

– Подождите! Поймите – там человек! Ему нужна помощь!

– Вы будете что-то брать? – в голосе продавщицы нет раздражения. Она просто выполняет свою работу. В магазине опять что-то пикает.

– Да нет же! Просто дайте позвонить! Или, – поправляюсь спешно, – позвоните сами!

– Слушай-послушай, – её переход на «ты» многозначительнее любых слов, – я тут за смену стооооооолько историй наслушаюсь, твоя, ну, знаешь, вообще никакая…

Окошко захлопывается. Опять. И снова. Да сколько же можно, а?

Весь этот день, начавшийся с героического пробуждения и прожитый, из-за желания успеть сделать многое, в ускоренной перемотке – разбитое зеркало. Всё в нём, если мыслить практически, как бы зря. И радиоэфир (кому нужна эта филологическая болтовня?), и поездка к писателю (рецензию, о которой он попросил в итоге, я бы всё равно написал, а ближе мы, несмотря на полкило кошачьего корма, так и не стали), и растрата денег (не будь её, я бы давно уже просматривал результаты футбольных матчей, доедая пирог с брюссельской капустой, или переперчённый гуляш, или что там ещё могла приготовить жена).

Бесконечная суета, круговерть, день за днём, и каждый из дней – с намерением жить нормально. А для начала понять, что это такое – «жить нормально».

Профессиональное выгорание – так это, кажется, называется? Но существует же наверняка и выгорание личностное. А бывает и так, что выгорела судьба человека; осталась лишь точка наподобие той, что чернеет от затушенной сигареты.

И та мне не мила продавщица, и эта, а попутчик, благодаря которому я доехал, вообще кажется демоном. А всего-то нужен – нормальный, без упрямства подход к людям. Так бы сказал очередной дейлкарнеги, их много сейчас развелось; даже у нас, на улице Гоголя, в доме, где никак не разорится пустующий супермаркет «Большой сосед», открыли «Психологический центр», хотя, судя по вывеске и вялым пихтам у входа – мол, озеленили, – там лишь один кабинетик, где психолог, месяц назад окончивший филиал хитровыдуманного института, насмотревшийся на Билли Кристала в «Анализируй это», планирует баламутить мозги тем, у кого дела обстоят ещё хуже, чем у него.

Если встретился этот мёртвый мужик, значит, он не только пытка, но и возможность. И важно не сдаться, не отступить. Один шаг, второй, третий – и километр ответственности пройден.

Барабаню в окошко, не озверев, умеренно громко, так, чтобы не повредить стекло.

– Откройте! Дайте позвонить! Позвоните сами!

Продавщица – она за стойкой, кислотно-зелёным пятном выделяется коробка из-под жвачки «Love is…» – разговаривает по телефону, красным пятном накрывающему её ухо. Никакой мимики, когда она произносит слова; ей бы не сникерсами торговать, а в голливудском кино сниматься – этакая женская версия Майкла Майерса[59].

– Откройте! Пожалуйста!

– Чо, проблемы, братишка?

Оборачиваюсь. Передо мной двое: в одинаковых блестящих куртках, джинсах-варёнках и лакированных туфлях. Кавказцы. Их стало больше в Крыму после присоединения к России.

– Да вот, не открывает!

– А чо, надо? – намекая на алкоголь, делает характерный жест один из них.