Знакомый писатель, из-за чёрных кустистых бровей и сытого, полного лица похожий на молодого Брежнева, горячо согласился. А сиплый, картавый голос под аккомпанемент расстроенной гитары затянул: «Следи за собой, будь осторожен…»

С того праздничного концерта прошло ровно полгода. Кто-то уехал из Севастополя ещё до или сразу после референдума, кто-то разочаровался и покинул город спустя несколько месяцев. «У меня отняли родину, аннексировали её», – заходилась после пары алкогольных «Мохито» знакомая с улыбкой под Сашу Грей. Мы сидели в приморской кафешке на Парке Победы, смуглый парень у входа румянил шашлык. Через неделю знакомая уехала, но почему-то не в Украину, а в Москву.

Так растерялся ли, растрепался ли наш Внутренний Крым? Сожрала ли его, затюкала ли адова кухня роста цен, ужесточения законов и транспортно-логистических бед? Проглотил ли его лукавый Левиафан ванильных, приторных обещаний? Затёрла ли его та же, что и при Украине – да что там, не меняющаяся со времён Грибоедова, – банда казённых морд? Не знаю. Поезд обещаний идёт, тормозит, разваливается, превращаясь в ржавый остов. Пройдёт время, и его подлатают, подкрасят, пустят по дьявольским рельсам вновь.

Но тогда, в марте, в крымских сердцах звучала песнь победителей. Я знаю точно. И не нужно продираться сквозь горы мусора, дабы понять это. Хотя он повсюду – развалился, точно бухой курортник на пляже.

Вот и сейчас передо мной (половина спуска пройдена) виднеются подсвеченная бледно-зелёная адмиралтейская башня с российским флагом и краснеющая аллергическими светодиодными точками вывеска стрип-бара «Сердцеедки» – брошенный на асфальт, чернеет огромный пакет, в таких гангстеры из кино перевозят трупы.

– Эти люди никогда не будут жить хорошо, – говорил мой дед, – ибо свиньи!

Тогда, в детстве, казалось, что он возводит напраслину, но со временем окружающие старательно убеждали меня в его правоте.

Но, приближаясь, чёрная масса уже не кажется пакетом. Всматриваясь, я всё больше паникую, думаю, что передо мной человек.

Шаг замедляется, на смену воодушевлению приходит страх. Он формируется где-то в районе солнечного сплетения и постепенно заполняет всю грудную клетку, сбивает дыхание, и что-то тяжёлое, невидимое усаживается на плечи.

Да, передо мной человек. Спящий, живой, мёртвый или пьяный?

Первой мыслью – трусливое желание перейти на другую сторону дороги, но там лишь скала, поросшая колючим кустарником, переходящая в забор, сложенный из белых инкерманских камней. Лестница, поднимающаяся к библиотеке Толстого, – чуть дальше. Дойти до неё можно лишь по той стороне, где лежит бездвижный человек. Поворачиваю назад, думая вернуться, но эта идея видится уж совсем малахольно-позорной.

Вновь смотрю на лежащего человека, мысли потихоньку утрясаются, остывают. И вот я уже корю себя за трусость, вызванную то ли резкой переменой чувств, то ли ночной атмосферой, то ли (этот вариант наименее приятен) внутренней конституцией. «Впереди – человек! Ему плохо! А я хочу сбежать?! Чмо, трус!» – подгоняю себя оскорблениями, но шаги мои всё равно как у дебютирующего эквилибриста.

– Эй, вы! Эй! – кричу я лежащему, но он, конечно, не отвечает. А в голове у меня мешанина из ужастиков: кишки, демоны, кровь.

Через силу, но приближаюсь. Человек, скелетоподобный мужик, лежит ногами к дороге, упершись головой в бетонный парапет, под ним растеклась лужа крови. Вздрагиваю. Рука автоматически тянется к телефону – вызвать «скорую» или полицию; не сразу вспоминаю, что батарея разряжена, не дозвониться. В этот миг на спуске вспыхивают фары.

Кидаюсь к дороге, что-то кричу. Горящие фары приближаются. Машина, чёрный БМВ, притормаживает. В полуоткрытом окне я вижу осклабившуюся физиономию человека-сфинкса из Ялты. Замираю. Взгляд его – пустой, безжизненный, немигающий – вперён в меня. Не разобрать ни выражения, ни цвета глаз; они – два колодца в туманной мгле, без дна, без края, так чертовски контрастирующие с плотоядным оскалом. Я, парализованный, соображаю, разве такое возможно? Но БМВ уже несётся вниз, салютуя алыми маячками задних фар. Хотя, собственно, почему бы и нет? Ведь человек-сфинкс мог, выйдя в Инкермане, пересесть на авто и приехать сюда. Но для чего? И это демоническое выражение лица, какого не бывает у человека, бррр! Почему он не откликнулся, не вышел? Или всё это мне лишь привиделось?

Лучше думать так, а пока осмотреть лежащего мужика. Ему ведь наверняка нужна помощь.

Осматриваю со смесью брезгливости и опаски. Мужик до унесения ветром худ; скуластый, носатый, с выдающимися надбровными дугами – весь костлявый и острый. Голова словно приколота к тонкой птичьей шее, волосёнки на морщинистой пергаментной коже – через один. Расстёгнутые пиджак и рубашка – донельзя старомодные, какие обычно хранят в деревнях сначала на праздник, затем на похороны, а в итоге они так и остаются висеть в скрипучих шкафах, – обнажают грудь с деревянным крестиком на тёмной верёвочке.

Его можно бы принять за высохшую мумию, этого мужика, если бы не лужа крови под головой.

– Твою мать! – выдыхаю я, с олигофреническим опозданием догадываясь, что мужик-мумия может быть мёртв. – Твою мать! Твою мать! – повторяю я, не знаю уж сколько раз. И в этом, наверное, есть что-то киношное. – Эй, эй! – зову я мужика, но касаться, пусть и носком ботинка, то ли брезгую, то ли боюсь. Не трогать смерть, чтобы не заразиться ею.

Так всё же покойник? Или просто бухой в отключке? Но когда я встречал бухих, спящих на траве или скамейке, они храпели, шевелились – подавали, как говорят в криминальных хрониках, признаки жизни, а тут – абсолютная стылость.

Проедь машина, пройди человек – ну, пожалуйста! Чтобы не было так страшно, чтобы не быть одному. Но я – тет-а-тет с мумией, и фоном – ночной Севастополь. Поднимись чуть выше, на площадь Суворова, или спустись ниже, к вокзалам – там будет жизнь, но здесь всё покойно, заброшенно, одиноко. Не знаю, который час – наверное, за полночь; зачался новый день, – но даже в это позднее время здесь должны проезжать машины. Почему их нет, почему?

И что делать в подобных случаях? Вызвать полицию, «скорую»? Сбежать? Оба варианта – отбросить. В первом случае не даст севший телефон, во втором – голосящая совесть. Значит, надо проверить – жив ли иссушенный человек. Как там правильно – приложить руку к шейной артерии? Ага, знать бы куда! Пощупать пульс на руке? Это уже правдоподобнее. А если труп и на нём мои отпечатки пальцев? Что потом докажешь российским ментам? Лучше ли они украинских? Вряд ли.

Дыхание! Живой человек дышит! Вот это уже лучше! Вот это уже толково! Почему не сообразил сразу? Твою мать! Твою мать!

Склоняюсь над мужиком. Дыхания, которое так хотелось услышать, вроде бы нет. Мёртв? За спиной проносится машина. Надо вызывать полицию.

Когда я учился в младших классах, то много читал «детские детективы» – была такая чудная серия, где выходили книги Энид Блайтон, «Альфред Хичкок и три сыщика», истории о Нэнси Дрю и Братьях Харди. Я и сам воображал преступления, дабы распутывать их. Одна история сохранилась в памяти особенно ясно.