— Виси, виси, старая черепаха, вспоминай. Космонавты головой вниз перевертываются, и им хоть бы что.

— У тебя же мать была… Ты же мальчиком был малюсеньким… — слабо лепетала Анна Лаврентьевна, качаясь на цепи.

Кровь приливала к ее голове, лицо багровело. Она слышала гул, словно цепь соединяла ее с каменной толщей земли, которая сотрясалась от гнева, не в силах нести на себе погрязшее во зле человечество, была готова стряхнуть с себя города, послать на них испепеляющий огонь и смертельный потоп. И Анна Лаврентьевна своим помутившимся разумом умоляла землю повременить с огнем и потопом, ради детишек, которые играют сейчас на детской площадке, садятся в кабину самодельного звездолета. В ее голове полыхнула больная вспышка, и она, увидев у глаз башмаки полковника Мишеньки, потеряла сознание.

Ее отволокли в отсек. А полковник сидел на стуле, и ему вдруг привиделась родная деревня, ветхий дом с голубыми наличниками, и мать с крыльца, молодая, загорелая, зовет его, а он, семеня слабыми ножками, путается в картофельных грядах, откликаясь на ее любимый голос.

Но красные конвоиры вводили нового арестанта, и им был шаман Василий Васильев. Круглолицый, скуластый, с зелеными глазами и пшеничной копной волос, он принадлежал к племени, обитавшему испокон веков на реках и озерах, в лесных чащобах и болотных топях, и обладавшему тайными знаниями языческих волхвов. Теперь он сел напротив полковника Мишеньки и спокойно взирал на его измученное лицо и мокрую окровавленную рубашку. Полковник Мишенька под взглядом этих лесных зеленых глаз обрел самообладание и с пытливой любознательностью спросил:

— Я знаю, Василий Васильев, что ты работал в секретном научном центре. А правда ли, скажи мне, что в этом центре обучали языку птиц? И что можно угадывать мысли другого, если смотреть ему на кончик носа?

— Правда, — ответил шаман. — Там был целый отдел, где сотрудники кричали горными орлами, каркали воронами, чирикали воробьям, свистели синицами, кукарекали петухами.

— Поди ж ты! — изумленно качал головой полковник Мишенька. — А правда, что в научном центре сделали такой звездолет, который перемещался со скоростью мысли? И когда он летал над городом, людям казалось, что они видят множество летающих тарелок?

— Правда. Он назывался «ковер-самолет» и сделал несколько испытательных полетов. Но потом его переделали в «скатерть-самобранку» и передали в управление общественного питания.

— Надо же! — восхищенно произнес полковник Мишенька, глядя на шамана с благоговением. — А правда, что ты делал для звездолета прибор, который улавливал свет звезды, и звездолет улетел на эту звезду?

— Правда. Мы запустили звездолет под Новый год, когда в городе на площади стояла елка с яркой стеклянной звездой.

Звездолет нашел эту звезду и елку и повис на ветке к великой радости ребятишек.

— Вот чудо-то! — поражался полковник Мишенька. — Но ведь где-то в научном центре находился настоящий звездолет, и он куда-то исчез, и наши друзья-американцы ищут его, и говорят, что ты знаешь, где он находится.

— Я очень люблю американцев. Но если бы они не перебили своих индейцев, у них бы имелись свои шаманы, и они бы не обращались ко мне за помощью.

— Да уж ты будь другом, Василий Васильев. Помоги нашим друзьям-американцам. Подскажи, где искать звездолет.

Василий Васильев взбил на своей голове копну волос. Округлил свои совиные глаза. Ударил руками в бока, словно взмахивал крыльями. Загудел:

— На острове, на океане, лежит бел горюч камень. Под камнем яйцо, в яйце письмецо. Кто письмецо прочтет, тот звездолет найдет.

Выдохнул и умолк, уставился на полковника Мишеньку спокойными зелеными глазами.

— Ну если ты такой колдун и волшебник, посмотри мне на кончик носа и скажи, о чем я думаю.

Василий Васильев внимательно посмотрел на потный нос полковника и сказал:

— Сейчас ты думаешь, как бы меня повесить на цепь и бить по бокам железным прутом, пока я не скажу тебе, где звездолет.

— Правильно! — заорал на шамана полковник Мишенька. — Эй, Ахмед, араб чертов, на цепь колдуна!

Василий Васильев качался на цепи, не доставая ногами пола. А полковник, закатав рукава, схватив в жилистый кулак стальной прут, замахнулся, чтобы нанести разящий удар. И пока прут со свистом приближался к ребрам шамана, тот воззвал к духам и перенесся из мрачного ангара, полного орудиями пыток, в чистое поле, где стоял языческий дуб. Вошел в его сердцевину, поместив себя среди древесных волокон, прохладных соков, шелестящих листьев, волнистых корней. Железный прут ударил в туманное, оставшееся от шамана облако, лязгнул о цепь, высекая из нее искры.

— Ты куда делся? — полковник Мишенька смотрел на прозрачное облако, смутно напоминавшее висящее человеческое тело. А Василий Васильев, вселившись в дуб, жил его древесной божественной жизнью, слыша, как в благоухающем медовом дупле жужжит рой диких пчел, как свистит в ветвях счастливая малая птица, как тянут корни прохладную влагу, вознося ее к солнцу.

А полковник Мишенька хлестал и хлестал прутом прозрачное облако, высекая из цепи искры, выкрикивая:

— Где звездолет?

Кинул прут. Ухнулся в изнеможении на стул. Смотрел, как качается на цепи шаман Василий Васильев, и из его изорванных боков хлещет кровь.

Полковник Мишенька сделал перерыв в изнурительных допросах и обедал, наливая в стакан водку и заедая вареной свиной колбасой. В полутьме сновали красные гномы, чем-то скрипели, стучали, что-то накаляли и плавили, готовясь к продолжению пыток. Араб Ахмед стоял, сложив на груди руки, бесстрастно наблюдая за трапезой полковника.

— Ну что смотришь, Ахмед, да, пью водку, жру свинину. А вам, мусульманам, нельзя. Мы, христиане, дольше вашего на земле живем. Свинина дает крепость мышцам, а водка жар души. Хочешь, попробуй? То-то.

Араб безмолвствовал, только в его фиолетовых глазах полыхал таинственный огонь, и темные губы едва заметно трепетали.

— Вишь, какую мне работу дают, грязную и кровавую. А потом меня за эту работу на фонаре повесят. Начальники мои на самолетах в Америку улетят, а я буду здесь болтаться, и люди в меня плевать будут.

Араб величаво молчал, и в темноте, где сновали гномы, что-то шипело, дымилось и вспыхивало.

— Ненавижу Россию! Не будет здесь ничего, только цепи кровавые. И что за народ такой, русские, что друг дружку пытают, расстреливают, мучают. Надо из России валить. Может, к вам, в Аравию, в пустыню Сахару, чтобы меня не нашли? Может, в верблюда мне превратиться, чтоб никто меня не узнал? А я и так верблюд. Меня и так в этой рубашке кровавой никто не узнает, — он выпил залпом стакан, сжевал колбасу. Приказал арабу: — Давай, веди следующего. Пусть этого звездолета нет в природе, а я его все равно найду!

К нему подвели и с силой опустили на стул колокольных дел мастера Игната Трофимовича Верхоустина. Мастер был суров и серьезен. Его выпуклый лоб, впалые щеки, лежащие на коленях руки были в мельчайших крупицах въевшейся меди и олова, из которых он лил свои сладкозвучные изделия. Полковник Мишенька заискивающе смотрел в его глубокие серые глаза, в которых светилось спокойное достоинство мастера.