Радист был совсем юным пареньком из Швабии. Он откликался на имя Бартельс. Однажды его ранило в голову осколком размером с вишню, и он неделями ходил с грязной повязкой. Рана загноилась, и ему следовало отправляться в госпиталь, но он не хотел расставаться со своим экипажем. Посреди одной из атак он грязными от машинного масла пальцами достал из раны осколок и между двумя радиограммами его продемонстрировал:

– Господин лейтенант, хотите посмотреть мой осколок?

Пятым членом экипажа был мой наводчик, Бернхард Химмельскамп. Родом откуда-то из Нижней Саксонии. Тихий обер-ефрейтор с круглой крестьянской головой, на которой шлем казался слишком маленьким. Он любил обстоятельно рассуждать обо всем на свете, любил петь сентиментальные песни дедовских времен. При этом уголки его рта озарялись озорной усмешкой, которая становилась даже слаще, если кто-то его поддразнивал. Он был исключительно хорошим товарищем, который всегда оставался ровным и доброжелательным, даже в тяжелых ситуациях.

Когда Бернхард Химмельскамп промахивался, стреляя из танковой пушки, он мог молчать в течение нескольких дней. В эти дни он, видимо, размышлял, уйдя в себя, чувствуя, что его честь как наводчика оказывалась под вопросом. Его настроение улучшалось только после того, как во время нового боя он добивался успеха. Однажды русские накрыли нас залпом «катюш». Когда засвистели ракеты, мы все нырнули под танк. Химмельскамп на долю секунды задержался, не успев вовремя заползти в наш «подвал героев». Когда мы выползли наружу по окончании обстрела, он держался за мягкое место, скривив губы в особенно озорной усмешке, и прошептал тихо и незаметно:

– Они прострелили мне задницу!

Не знаю, как долго он таскался с этой шрапнелью в мягком месте; знаю лишь, что идти к врачу он категорически отказался. Несколько следующих недель он постоянно скатывал плащ-палатку и укладывал ее на сиденье наводчика наподобие подушки. Мы часто выражали ему сочувствие, наблюдая за этой процедурой. Это никак не доставало его. Он лишь усмехался и продолжал подбивать вражеские танки, даже с раненой задницей.

Последняя наша совместная атака состоялась 29 августа 1943 гора у Севска. Русские прорвались по соседству, и Колич передал мне приказ помочь мотопехоте вернуть окопы, из которых их изгнали русские. Поначалу все шло гладко. Я рванул напролом, чтобы придать мужества нашей мотопехоте и припугнуть иванов. Километра через два я оказался перед линией траншей, которые и должен был помочь нашим пехотинцам отбить у русских. Нас стали обстреливать со всех сторон из легких пехотных орудий. Это было еще ничего. Хуже, что там были и противотанковые ружья. Осколок стекла разбитого смотрового прибора попал механику-водителю в глаз; я прищемил палец, вытаскивая гильзу, а Химмельскамп получил снарядом или пружиной рычага затвора в живот. Мы продержались бы некоторое время. Бернхард выстрелил осколочно-фугасным снарядом в землю, взметнув пыль, чтобы прикрыть нас. Я держался в надежде на то, что наша пехота на подходе и что приближается еще одна боевая машина.

Когда боль Химмельскампа усилилась, мы отъехали за склон, вылезли и расстегнули на нем форму. Поскольку загорелся и наш контейнер для хранения одежды позади башни, мы были так заняты, что перестали, к сожалению, обращать внимание на то, что происходило вокруг. Неожиданно из-за холма появилось два небольших танка. Два-три выстрела, и наша машина загорелась. Русские танки находились всего в нескольких метрах от нас. Химмельскамп получил еще несколько осколков в живот. Мне перебило голень. Я потащил Химмельскампа за нашу горящую машину; еще один член нашего экипажа тащил лейтенанта Нидер-Шабберарта, сражавшегося неподалеку. К сожалению, русские обстреляли нас из танковых орудий. Мы залегли за кормой танка. Русские орудия палили по нас из-за всех сил, но не попадали. Единственное, во что они угодили, был шлем юного ефрейтора Кнетча. Несмотря на это, тот не скрылся; он не хотел бросать нас одних. Вдруг около нас остановился генерал и приказал мне коротко доложить ситуацию. Затем предоставил в наше распоряжение санитарную машину, которая должна была доставить нас на медицинский эвакуационный пункт. Казалось, Бернхард выдержит. Он говорил со мной, но затем вдруг замолчал. После чего произнес тихим и спокойным голосом:

– Господин лейтенант, дайте руку, я умираю!

Это было сказано так, что проняло меня до костей. Я попытался утешить его:

– Бернхард, не мели ерунды. Мы живы. Ты поправишься быстрее меня.

Он не ответил. Он лежал надо мной. Я протянул ему руку. Он крепко держал ее, и так мы доехали до перевязочного пункта. Его вытащили из машины первым, затем меня. Когда меня внесли в русскую избу, санитар сказал мне:

– Обер-ефрейтор Химмельскамп мертв. Он умер по дороге сюда.

Итак, он умер так же, как жил, – спокойно, скромно и тихо. В полевом госпитале в Варшаве я услышал по радио следующее сообщение:

«13 сентября 1943 года наводчик орудия 35-го танкового полка обер-ефрейтор Бернхард Химмельскамп посмертно награжден орденом Рыцарского креста за 40 подбитых вражеских танков».

Из дневников Ганса Шойфлера

К югу от нас русским удалось совершить крупный прорыв. Они шли на запад, практически не встречая препятствий, следуя течению Десны по болотам и партизанским районам. Спрямление линии фронта наступлением было больше невозможно после кровопролитной бойни под Сталинградом. В результате нам шаг за шагом приходилось отступать, в том числе и на нашем участке, непрерывным по возможности фронтом вдоль Днепра. В целом движение в отступлении происходило следующим образом: контратака – выход из боя с неприятием – отход на новую блокирующую позицию – оборона этой позиции, контратака… неизменно в таком порядке. Такого рода маневр в военном искусстве носит название «миграция буйволов».

Итак, мы прошли от города Середина-Буда к Днепру, минуя Новгород-Северский – Радомку – Турью – Хотивлю – Шарпиловку, не дав русским возможности прорваться на нашем участке фронта, вне зависимости от силы их напора или мощи бомбовых ударов.

Хребтом этой мобильной обороны всегда были танки. Целыми днями они обеспечивали поддержку в тяжелых оборонительных боях нашей мотопехоте на самых горячих участках полей сражений. Они отражали атаки русских и наносили небольшие контрудары. Именно танки шли в контратаки, чтобы предоставить необходимую передышку для наших отступающих войск. Сколь бы сильным ни был натиск неприятеля, танки всегда шли в арьергарде.

Когда 28 октября мы отошли к Днепру, русские уже создали плацдарм на правом западном берегу реки, южнее впадения Припяти. Нас немедленно перебросили к Чернобылю, чтобы исправить ситуацию.

Ульрих Захсе, лейтенант и командир взвода 4-го танкового разведывательного батальона

16 – 22 ноября 1943 года. Чернобыль – город в нижнем течении Припяти недалеко от ее впадения в Днепр. Довольно жалкий провинциальный городишко. Для нас он стал синонимом понятия успешной обороны во «влажном треугольнике», как мы окрестили район между двумя реками. Нам только что удалось уменьшить плацдарм к северу от города, посредством которого неприятель напирал через реку. Мы восстановили фронт как раз в том месте, где группа армий «Центр» примыкала к группе армий «Юг».