Отойдя от колонны, я посмотрела на пешеходов. Природа орала неестественным голосом. Чайки эволюционировали в клювоносых крыс, до смерти заклевывая голубей и даже голýбок мира, которых Папа выпускал из окна своей спальни в середине зимы. Нарождался бионический человек, сгущалась какофония разлада. Гномские технологии были уже готовы. Искусственный интеллект вовсю изощрялся и блистал в обществе на все три D. Около шестидесяти процентов мирового населения с его руками, используемыми для таскания цистерн воды из рек родных поселков, которую им стали вдруг продавать доброжелательные многонациональные чужестранцы, и мозгом, который заводился ради полувыживания и прислуживания, скоро должны были быть вычеркнуты из книжицы жизни. Другие, с головами и руками, еще как-то молотящими по компьютеру, водящими грузовики и чужих детей на прогулку, должны были оказаться не у дел, и только один процент мог абсолютно спокойно готовиться к превращению в новый биологический вид.

Раздевали старых фарфоровых пупсов, отдавали их одежки пластмассовым наштампованным новичкам. Старцы глядели с развилки дорог на удаляющиеся мраморные спины тяжело шагающих богов. «Дзынь-дзынь» – исчезали звенья эволюции. Холод отчуждения грядущей эпохи позвякивал, как пустое стекло в пунктах приема тары. Нет, незачем было себя обманывать, будто нечто похожее уже случилось на втором этапе сериала Out of Africa. Или в начале христианской эпохи, где-нибудь с первого по пятый век. Или после изобретения книгопечатания. Ощущение собственного несовершенства и ненужности, какой-то тотально нависшей надо всеми неминуемой участи то и дело врывалось в полноту дня и было неуютно.

И все же наша кровеносная толпа неслась навстречу неизвестности и смерти так же, как это случалось и девятнадцать веков назад. Под лезвие главного таинства по-прежнему угождали абсолютно все, даже киборги или такие неолюди, как мои подружки. С нежностью оглядев идущих, оставив колонну маячить за спиной, я расслабленно влилась в поток прохожих.

Я уже вовсю мечтала о горячем чае и электрообогревателе, поджидающих меня в домке, который я успела украсить по-своему, как вдруг, словно брошенная у газовой колонки горящая спичка, один из прохожих резко выбил меня из зоны умиротворенности. Пытаясь понять, где же я его уже видела, я находила все больше деталей, которые должны были бы подсказать мне разгадку, но, вертясь совсем близко, она никак не давалась. Его походка с выпрямленной спиной и разведенными в стороны ступнями, плавно двигающиеся в такт змеевидным линиям талии и бедер крупные кисти рук, большая черная сумка, короткая куртка с опушкой на капюшоне, даже каждая ее складка – все это мне было почему-то прекрасно знакомо, как вырванная строчка из любимой, но неузнаваемой книги. Сначала я отслеживала его боковым зрением, но, когда он полностью поравнялся со мной, сузив расстояние между нами, я заглянула ему в лицо. Вот оно. Эврика: у моей подружки Лавинии был близнец или двойник! Если переодеть его в платье, переставить на каблуки и отрастить ему волосы, этот мужчина был бы ее клоном. Увидев меня, он отвернулся и пошел чуть быстрее. Наверное, я засмотрелась на него слишком уж откровенно. Кстати, было на что. Он был светлым мулатом. Высокий лоб казался еще выше из-за небольших влизов в каштановую волнистую шевелюру. Стрельчатые ресницы дотрагивались до надбровных дуг, и глаза сияли, словно очи шейха Ахмеда-Рудольфа, сыгранного Валентино. Верхняя полная губа была темнее и полнее нижней. Красавец быстро оказался впереди, и я могла теперь рассматривать его только сзади. Кстати, не худшая позиция для восхищения мужчиной. Мне показалось, что он еще больше ускорил шаг, черные сапоги с короткими голенищами так и мелькали. Я тоже прибавила скорость. Почти одновременно мы дошли до следующей площади и кольца сорок четвертого. Автобус уже бурчал наготове.

– Ну что, довольна? – вдруг взвизгнул он, вставая на подножку. – Ты, оказывается, охотишься за мной? Тебе сразу дать мой адрес, чтоб ты могла дежурить под окнами? Или предпочитаешь смотреть в замочную скважину?

Голос был чуть ниже, чем у Лавинии, но та же поднимающаяся вверх на первой половине фразы распевная и вопросительная интонация мяуканья, те же грамматические ошибки, те же чужеземные носовые и шипящие…

– Ла… – я все еще не могла понять, что же происходит, – хотя это двойственное или раздваивающееся существо угадало: я предпочитала, конечно, замочную скважину, пусть и редко мне предоставлялась подобная возможность. Зато проходя или проезжая по улицам, я всегда заглядывала в окна.

– Ла-ла, Лавиния, Лавиния, она собственной персоной, дорогуша, не делай вид, что не знаешь! – И он, вильнув задницей в мою сторону, поднялся в автобус.

Я стянула с себя ненужную улыбку, и мне показалось, что все пассажиры заметили мой конфуз. Прикрываясь козырьком руки, я отступила во тьму, но из окна снова увидела своего насмешливого травести, который адресовал мне какие-то дурацкие жесты, показывал язык и корчил рожи.

Злость прилила в меня жаром, и, несмотря на недавнее созерцание колонны императора-стоика, я запрыгнула следом.

– Слушай, я не собиралась тебя выслеживать, я просто подумала, что у тебя, вернее у Лавинии… – И, повторив свою детскую мысль насчет двойника или брата-близнеца, я продолжала оправдываться. Мол, я ни за кем не шпионю, меня привлекала ее хрупкая натура, но что в таком виде она меня абсолютно не интересует. – Кривляйся перед своим отражением.

– Вранье, – он уселся на свободное место и, кажется, начал немного успокаиваться. – Скажи лучше, что просто по-бабьи заинтересовалась вот чем, – он шутливо погладил себя по губам, а потом легко и вычурно похлопал по причинному месту.

Я чуть натужно, но все же облегченно засмеялась.

– Так оно и есть, но клянусь тебе, я не знала, что ты – это ты.

– Клятвы прибереги для врагов, – ответил он, а я так никогда и не смогла понять, что же он имел в виду. – Ты куда-то спешишь? Если уж оказалась тут, ладно, садись, поехали.

– Да нет, что ты, мне нужно домой, куча работы, да и не хочу тебе мешать, – попыталась я убедить саму себя.

На этом моем замечании автобус поехал. Выйду на следующей, подумала я, или нет, лучше у бульвара Тридцатого апреля.

Лавиния, или уж не знаю, как его там, пересела на двойное место, и я примостилась рядом. Однако я не вышла ни на следующей, ни у бульвара, который так нравился мне своим простором и названием.

Снова и снова я изучала темные, прямые, с небольшими залысинами волосы до плеч, мягкие глаза, как ночные цветы среди лепестков-ресниц. До этого я видела их только надрюченными тушью или просто искусственными. Я удивлялась коже без тонального крема и пудры. Она выглядела теперь бледно-шоколадной, а на щеках и подбородке проступала едва заметная сизоватая щетина. Так дальняя горная деревушка в пасмурный день может показаться и миражом. И все-таки можно было с уверенностью сказать, что Лавиния отчасти была негром и что в принципе у нее росла борода. Оба этих факта не должны были быть для меня новостью, но мне казалось, что обычно моя приятельница делала все возможное, чтобы их скрыть.