– Фавела, о, фавела…[59] Алвес был любимцем моей бабули. Она любила изображать из себя состоятельную белую госпожу, хотя не умела писать и была черной, как моя душа. Тащилась от Винсенте Селестино, Сильвио Калдоса, их романтики и саудаджи, обхохочешься, как рыдала под Орландо Сильву[60], вспоминая молодость и какую-то богоподобную актрису, которой прислуживала.

Как только раздался звонок, Лавиния выхватила у меня телефон. Ее интересовало, где он и с кем, потерял ли уже свою девственность и дали ли ему поесть. Она смешивала португальский и итальянский, громко смеялась, как будто, кроме нее, никого в зальчике больше не было.

После разговора она стала неожиданно придираться к официанту, который якобы как-то не так себя с ней повел, плеснула в меня горечью и усталостью. Он просто не уважает женщину в ней, – постановила она, – люди нередко издеваются над трансами, как будто транс – это даровой клоун. Они и вообще любят поулюлюкать вслед тому, что выбивается из библейских канонов. Их поведение глупо, но она не вправе их осуждать. Ей и самой отвратительно ее мужское тело, которое исчезает слишком медленно, хотя она на гормонах уже несколько лет. Я просто не могу понять, что это значит.

– А что? Что же это значит? – Нет, мне действительно было интересно.

– Печень посадишь, вот что. Но ты, наверное, считаешь, что таким, как я, печень и не нужна. Еще – в любой момент может случиться инсульт. Хотя я принимаю только эстрогены. А ты думаешь, мне бы не хотелось принимать и антиандрогены?

Я не только ничего не думала по этому поводу, но и вообще впервые слышала эти названия.

– Если бы я пила антиандрогены, я стала бы нищей. И Диего тоже, – решила она не вдаваться в подробности.

Вообще-то, если я еще этого не поняла, она – такая же женщина, как и я, а может, даже и побольше. Современные женщины копируют мужчин. Ну посмотрела бы я на себя со стороны, что у меня за походка, это просто юнга со шхуны, а не грациозная кокетка, я не умею себя подавать, а ведь долг женщины – нравиться. И вот такая истинная женщина, как она, должна быть заморожена в мужском теле. А ведь она, как любая женщина, тоже хотела бы встретить своего принца.

От бесконечно повторенного слова женщина у меня началась изжога. Видимо, она отразилась и на моем лице. Боже мой, я никогда не знала, что быть женщиной – это какая-то там задача, что это даже миссия, я случайно, по стечению обстоятельств ею оказалась, и в этом для меня не было ничего сверхъестественного.

Прекрасные глаза Лавинии, словно ночные тучи, снова наполнились слезами.

– Гормоны, – не обращай внимания. Пока я не начала их заглатывать, нюни так не распускала. – Как какая-нибудь героиня nouvelle vague, она промокнула салфеткой черную жидкость, собравшуюся под глазами.

– Просто перестань их пить, вот и все, брось все это.

Не успела я даже договорить, как она с грохотом отбрыкнула стул и, словно потрясенный случившимся исчезновением из саркофага Марии Фома Апостол, замерла, вперившись вверх.

Я тоже посмотрела на потолок. Старое здание. Как всегда, все тут нуждалось в ремонте.

Измученный, к нам снова подошел официант и ввиду пока не оплаченного счета мягко убедил ее сесть на место.

Покапризничав, она все-таки утихомирилась, и именно с этого момента я могла считать себя начинающим специалистом в вопросах по изменению пола.

На клочке бумажки был составлен список того, что ей нужно сделать, чтобы наконец освободить свое лицо и тело из плена. Крупным почерком, выведенные одна под другой, там значились такие мелочи, как резекция челюсти, пластика лба, носа, скул и кадыка, перенос линии роста волос, повторное вставление имплантатов в грудь, выпрямление ног, принятие курса гормонов и наращивание жирового слоя на бедрах. Все это она собиралась сделать в клинике в Бразилии, когда накопит, а еще лучше – в Таиланде. В конце списка она поместила «удаление его и создание вагины», но потом, помусолив зачем-то карандаш, зачеркнула, напомнив мне историю о подруге, которая стала абсолютной женщиной, но от этого сделалась только несчастней.

Тогда я еще не могла понять, насколько она была права. Несмотря на то что эрекция действительно могла отравить любое утро Лавинии и делала это практически ежедневно, без нее она никогда не смогла бы дать голос своей женщине. Именно предательски занявший ее тело самец помогал взрастить в ней девушку. Кстати, голос был не только метафорой. Первоначально женщина Лавинии говорила чужим голосом. Голосом волка, голосом бразильского пацана из фавелы. Ей пришлось потратить годы на то, чтобы заговорить по-другому: выше, мягче, звонче, робче, тише, эмоциональнее. Хотя умение поддакивать, соглашаться, слушать, плакать в открытую, ахать, быть ласковой, дуться, менять настроение в ней уже присутствовало, со временем она развила его до совершенства. Постепенно худощавый Рожейро, который так никогда и не научился запускать летучих змеев вместе с мальчишками на пляже, но все-таки отлично плавал, прыгал с пирса, пачкал единственный выходной костюмчик соком фиолетовой терпкой жабутикабы, с удовольствием принимал приглашения на мелкие воровские походы, был связным у одного пацана по кличке Злюка, мечтавшего стать настоящим бандитом, и мог защищать свое тело брыканием и заячьей способностью чуть что – давать деру, этот ангелочек, эта куколка Рожейро должен был навсегда отойти в тень, чтобы помочь ей вырваться на свет.

Уже давно нянька Валентина валялась на влажной земле. Сперва я тоже полежала вместе с ней, но потом мне это надоело.

«Вставай, Валентина, – попросила я ее, – я больше не играю».

Обычно она засыпала на скамейке, а в этот раз просто плюхнулась под дубом, где мы всегда искали прошлогодние желуди. Ее лицо было холодным, изо рта текли слюни. Наконец она открыла один глаз и что-то промямлила, но сразу же его закрыла и отвернулась. На всякий случай я поела сырой земли и вышла из-под нашего дерева на дорогу.

Вскоре я очутилась среди автобусов и машин. Они неслись быстро, как поезд, и повторяли друг за другом, точно как я за сестрой. Если одна машина ехала, то и все остальные начинали мчаться. И наоборот.

Когда я переходила широкую улицу, милиционер из моей книжки про дядю Степу взял меня за руку, и мы пошли домой вместе.

Именно с этого момента нянька Валентина оказалась пьяницей и была уволена.

«И вовсе не с лекарством были те бутылочки, что она складывала в коляску», – услышала я от матери.

Потом няньки приходили и уходили, потом я жила в больнице и мы уехали к морю, потом вернулись, и они стали приходить опять.