— Ну, мы, конечно…

— Я имею в виду сейчас. — Он складывает руки домиком. — Думаю, она хотела бы умереть в своей постели.

Слово взрывается между нами, как граната.

— Она не собирается…

— Да, собирается. — Он смотрит на меня, его лицо искажено болью. — Она умирает, Сара. Она умрет, может быть, сегодня, или завтра, или через год, если нам повезет. Ты слышала, что сказал доктор Чанс. Мышьяк не лекарство. Это лишь отсрочка неизбежного.

Мои глаза наполняются слезами.

— Но я люблю ее, — говорю я, потому что для меня это веская причина.

— Я тоже. Слишком сильно, чтобы продолжать делать это.

Бумажка, на которой он писал, выпадает у него из рук и приземляется ко мне на колени. Я успеваю взять ее раньше мужа. Она вся закапана слезами, исчиркана. «Ей нравилось, как пахнет весной, — читаю я. — Она могла обыграть любого в джин-рамми. Она могла танцевать без музыки». По краям листка есть дополнения: «Любимый цвет — розовый. Любимое время суток — сумерки. Много раз перечитывала „Там, где живут чудовища“ и до сих пор знает этот текст наизусть».

Волоски у меня на шее становятся дыбом.

— Это что… некролог?

Теперь Брайан тоже плачет:

— Если я не сделаю этого сейчас, то потом, когда будет нужно, уже не смогу.

— Еще не время, — качаю я головой.

В три тридцать утра я звоню сестре, хотя и понимаю, что для Занни, вообще для всех нормальных людей, это середина ночи.

— Я разбудила тебя.

— Что-то с Кейт?

Я молча киваю, хотя она не может этого видеть.

— Занни…

— Да?

Я закрываю глаза и чувствую, как из-под век сочатся слезы.

— Сара, что случилось? Ты хочешь, чтобы я приехала?

Говорить трудно, горло сильно сдавило; правда разрастается в нем, вот-вот задушит. В детстве наши с Занни спальни выходили в один коридор, и мы с ней ссорились из-за того, оставлять в нем свет на ночь или нет. Я хотела, чтобы он горел, она хотела спать в темноте. «Накрой голову подушкой, — говорила я ей, — и тебе будет темно, а я не могу сделать, чтобы было светло».

— Да, — отвечаю ей, больше не сдерживая рыданий. — Пожалуйста.

Вопреки всем прогнозам Кейт пережила десять дней интенсивных переливаний крови и терапии мышьяком. На одиннадцатый день госпитализации она впадает в кому. Я решаю, что останусь дежурить у ее постели, пока она не очнется. И делаю это в течение ровно сорока пяти минут, пока не раздается звонок от директора школы, где учится Джесс.

Очевидно, натрий в школьной химической лаборатории хранят в маленьких контейнерах с плотными крышками, потому что он легко вступает в реакцию с воздухом. Очевидно, с водой он тоже реагирует, отчего происходит выброс водорода и тепла. Очевидно, мой сын-девятиклассник оказался достаточно сообразительным, чтобы понять это, вот почему он украл опасное вещество, спустил его в унитаз и взорвал школьный септик.

После того как директор на три недели отстранил Джесса от занятий и при этом не забыл любезно поинтересоваться здоровьем Кейт, по сути сообщая, что моему старшему сыну прямая дорога в пенитенциарное учреждение, мы с виновником «торжества» возвращаемся в больницу.

— Ни к чему говорить, что ты остаешься без прав.

— На сколько?

— Лет до сорока.

Джесс опускает плечи и, если это возможно, сдвигает брови еще ближе к переносице. Я задумываюсь: в какой момент бросила бороться с ним? И почему это произошло, хотя его история ни в какое сравнение не идет по масштабу разочарований с историей его сестры.

— Директор — козел.

— Знаешь, Джесс, в мире их полно. И тебе всегда будет нужно противостоять кому-то. Чему-то.

Он сердито смотрит на меня:

— Ты могла бы завести разговор о долбаных «Ред сокс» и все равно свернула бы на Кейт.

Мы въезжаем на парковку у больницы, но я не глушу мотор. Дождь хлещет по ветровому стеклу.

— У нас у всех к этому талант. Или ты взорвал септик по какой-то другой причине?

— Ты не знаешь, каково это — быть ребенком, сестра которого умирает от рака.

— Я довольно хорошо себе это представляю. Так как я мать ребенка, который умирает от рака. Ты абсолютно прав, это нелегко. Иногда я сама готова поднять что-нибудь на воздух, просто чтобы избавиться от чувства, что могу взорваться в любой момент. — Я опускаю взгляд и замечаю синяк размером в полдоллара прямо на сгибе руки Джесса. С другой стороны почти такой же. Неудивительно, что я сразу думаю о героине, а не о лейкемии, как было бы в случае с его сестрой. — Что это?

Джесс складывает руки:

— Ничего.

— Что это?

— Не твое дело.

— Это мое дело. Это от иглы?

Он поднимает голову, глаза его горят.

— Да, ма. Я колюсь раз в три дня. Только не наркотой. У меня берут кровь, здесь, на третьем этаже. — Он смотрит на меня. — Кто еще, по-твоему, может снабжать Кейт тромбоцитами?

Он вылезает из машины прежде, чем я успеваю его остановить. Сижу одна и таращусь на ветровое стекло, за которым все расплывается в водянистой неопределенности.

Через две недели после того, как Кейт положили в больницу, медсестры убеждают меня взять выходной. Я прихожу домой и моюсь в своей ванной, вместо душевой для медперсонала. Оплачиваю просроченные счета. Занни, которая все еще живет у нас, варит мне кофе. Чашка дымится на столе, когда я спускаюсь вниз с мокрыми, расчесанными волосами.

— Кто-нибудь звонил?

— Если под «кто-нибудь» ты подразумеваешь «из больницы», тогда нет. — Она переворачивает страницу кулинарной книги, которую читает. — Какая все это чушь! Готовить совершенно неинтересно.

Входная дверь открывается и захлопывается. Анна вбегает на кухню и, увидев меня, замирает на месте.

— Что ты здесь делаешь?

— Я здесь живу.

Занни откашливается.

— Вопреки очевидному.

Но Анна не слышит или не хочет слышать. На лице у нее улыбка шириной с каньон, и она размахивает у меня перед носом какой-то запиской.

— Это прислал тренер Ульрихт. Прочти, прочти, прочти!

Уважаемая Анна Фицджеральд,

поздравляю вас с тем, что вы приняты в летний хоккейный лагерь для девочек. В этом году смена пройдет в Миннеаполисе с 3 по 17 июля. Пожалуйста, заполните прилагаемые документы и пришлите их мне вместе с медицинской справкой не позднее 30.04.2001.

До встречи на льду!

Тренер Сара Тьютинг

Я дочитываю письмо.

— Ты отпускала Кейт в лагерь для детей, больных лейкемией, когда она была в моем возрасте, — говорит Анна. — Ты хоть представляешь, кто такая Сара Тьютинг? Вратарь в сборной США, и я не просто встречусь с ней, она будет исправлять