раннее, обед. Я заглянула сюда по пути домой с пожарной станции, где встречалась с Анной. Двое парней сидели и любезничали в угловой кабинке, одинокий мужчина расположился на другом краю барной стойки.

— Можно переключить канал? — Он махнул рукой на телевизор, где транслировались вечерние новости. — Дженнингс милашка, он круче, чем Брокау[34].

Севен пощелкал пультом и вернулся ко мне:

— Ты не прячешься, просто сидишь в баре для геев во время обеда. Ты не прячешься, но надела этот костюм и носишь его, как доспехи.

— Ну, мне определенно нужны модные советы от парня с пирсингом на языке.

Севен приподнимает бровь:

— Еще один мартини, и я смогу убедить тебя сходить к моему мастеру и сделать пирсинг. Можно смыть с волос девочки розовую краску, но корни останутся на месте.

— Ты меня не знаешь.

Посетитель на другом конце бара поднял голову, посмотрел на Питера Дженнингса и улыбнулся.

— Может быть, — сказал Севен, — но ты тоже.

Обед состоит из хлеба и сыра — точнее, багета и грюйера — на борту тридцатифутовой парусной яхты. Кэмпбелл закатывает штанины, как потерпевший кораблекрушение, настраивает такелаж, дергает веревки и ловит ветер, пока мы не оказываемся далеко-далеко от побережья Провиденса. Город превращается в цветную линию, мерцающую на горизонте ожерельем из драгоценных камней.

Через некоторое время мне становится ясно, что Кэмпбелл не поделится со мной скупой инсайдерской информацией, пока не будет съеден десерт, и я сдаюсь. Ложусь на бок, кладу руку на спину дремлющего пса. Смотрю на отпущенный парус, который пеликаньим крылом трепещет на ветру. Кэмпбелл поднимается ко мне из трюма, где искал штопор, с двумя бокалами красного вина. Он садится с другой стороны от Джаджа и чешет пса за ушами.

— Ты когда-нибудь представляла себя животным?

— Фигурально? Или буквально?

— Риторически, — отвечает он. — Если бы ты не вытянула эту человеческую карту.

Я ненадолго задумываюсь.

— Вопрос с подвохом? Если я назову кита-убийцу, ты заявишь, что я безжалостная, хладнокровная придонная рыба?

— Киты млекопитающие, — говорит Кэмпбелл. — И нет, это простой вопрос для поддержания непринужденной беседы.

Я поворачиваю голову:

— А кем бы был ты?

— Я первый спросил.

Так, птицы не обсуждаются — я слишком боюсь высоты. Не думаю, что правильно настроена, чтобы быть кошкой. Жить в стае с волками или собаками тоже не для меня — я, скорее, одиночка. Думаю, не сказать ли «долгопят», чтобы выпендриться, но тогда он спросит: что это, черт возьми, такое? А я не могу вспомнить, грызун это или ящерица?

— Гусем, — наконец решаюсь я.

Кэмпбелл покатывается со смеху:

— Матушкой? Или Глупым?

Выбор пал на гусей, поскольку они создают пары на всю жизнь, но я скорее прыгну за борт, чем скажу ему это.

— Ну а ты?

Однако Кэмпбелл не отвечает мне прямо.

— Когда я задал тот же вопрос Анне, она сказала, что хотела бы быть фениксом.

В голове у меня встает образ мифической птицы, восстающей из пепла.

— Но их не существует.

Кэмпбелл гладит собаку по голове:

— Она сказала, это зависит от того, есть ли тот, кто может их видеть. — Потом он смотрит на меня. — Как она тебе, Джулия?

Вино вдруг становится горьким на вкус. Неужели все эти чары — пикник под парусами на заходе солнца — были напущены, чтобы склонить меня на его сторону в завтрашнем слушании? Мои рекомендации как опекуна от суда окажут большое влияние на решение судьи Десальво, и Кэмпбелл это знает.

До сих пор я не догадывалась, что кто-то может разбить мне сердце дважды, по тем же самым линиям разлома.

— Я не скажу тебе, каково мое решение, — отвечаю я сухо. — Ты услышишь его, когда вызовешь меня в качестве свидетеля. — Я хватаюсь за канат, чтобы поднять якорь. — Я хочу вернуться, сейчас же, пожалуйста.

Кэмпбелл выдергивает у меня из рук веревку:

— Ты уже сказала, что не считаешь самым лучшим вариантом для Анны стать донором почки для сестры.

— Кроме того, я сказала тебе, что она не способна сама принять это решение.

— Отец забрал ее из дома. Он может быть для нее моральным компасом.

— И сколько это будет продолжаться? Как насчет следующего раза?

Я злюсь на себя за то, что дошла до этого — согласилась пойти на ужин, размечталась, вдруг Кэмпбелл действительно хочет быть со мной, а не использовать меня. Все, начиная от комплиментов по поводу моего внешнего вида и заканчивая вином, стоящим между нами на палубе, было тщательно рассчитано, чтобы помочь ему выиграть дело.

— Сара Фицджеральд предложила нам сделку, — говорит Кэмпбелл. — Если Анна отдаст почку, она никогда больше не попросит свою младшую дочь делать что-нибудь для сестры. Анна отказалась.

— Знаешь, я могла бы постараться и сделать так, чтобы судья отправил тебя в тюрьму. Это совершенно неэтично — пытаться соблазнить меня, чтобы я изменила свое мнение.

— Соблазнить? Я всего лишь выложил перед тобой на стол все карты. Облегчил тебе работу.

— О, верно. Прости меня, — саркастично заявляю я. — К тебе это не имеет никакого отношения. И не касается моего отчета с очевидным уклоном в пользу поддержки ходатайства, поданного твоей клиенткой. Если бы ты был животным, Кэмпбелл, знаешь, кем бы ты был? Жабой. Нет, скорее, паразитом в желудке жабы. Кем-то таким, кто берет, что ему нужно, и ничего не дает взамен.

На виске у Кэмпбелла пульсирует синяя вена.

— Ты закончила?

— Вообще-то, нет. Хоть что-нибудь, выходящее из твоего рта, правда?

— Я не лгал тебе.

— Нет? Для чего тебе эта собака, Кэмпбелл?

— Господи Иисусе, когда ты уже замолчишь?! — Он притягивает меня к себе и целует.

Его рот беззвучно рассказывает историю со вкусом соли и вина на губах. Нам не нужно изучать друг друга заново, прилаживать один к другому фрагменты жизни за последние пятнадцать лет; наши тела знают, куда идти. Он выводит языком мое имя у меня на горле. Прижимается ко мне так плотно, что вся боль, оставшаяся на поверхности между нами, расплющивается, становится оплеткой, а не линией раздела.

Когда мы отрываемся друг от друга, чтобы вдохнуть, Кэмпбелл смотрит на меня.

— Все равно я права, — шепчу я.

Кэмпбелл стягивает с меня через голову старую толстовку, и это самая естественная вещь в мире. Расстегивает лифчик. Когда он встает на колени и его голова оказывается над моим сердцем, я ощущаю биение волн о борт лодки и думаю, что, может быть, это место для нас. Может быть, существуют целые миры, где нет преград и чувства несут тебя, как волна прилива.

Понедельник