Аркадий заказал разговор с Хельсинки, с ЦК Финляндской коммунистической партии, — никаких проблем, потому что позвонить по междугородной было значительно проще, чем дозвониться по местным телефонам. Из разговора с Хельсинки он узнал, что художественный совет упразднен больше года назад и ничего похожего на «церковный ларец» не ожидалось и не поступало.

— Чем-нибудь помочь? — предложил Никитин.

Аркадий выдвинул нижний ящик стола и достал полуавтоматический пистолет Макарова, который он получил, когда стал следователем, и которым ни разу не пользовался, и пачку 9-миллиметровых патронов. Он вынул из рукоятки обойму, взял из пачки восемь патронов, зарядил и поставил обойму на место.

— Что ты делаешь? — глядя на него, спросил Никитин.

Аркадий поднял пистолет, снял с предохранителя и прицелился в голову Никитина. Тот в изумлении разинул рот.

— Мне страшно, — сказал Аркадий. — И я подумал, почему бы тебе не разделить этот страх со мной.

Никитин испарился. Аркадий надел пальто, опустил пистолет в карман и вышел на улицу.

* * *

Когда он появился в квартире, Ирина посмотрела, не вошел ли кто вслед за ним.

— Я думала, что вы меня сейчас арестуете, — сказала она.

— Зачем, по-твоему, мне тебя арестовывать? — Он подошел к окну и посмотрел на улицу.

— Рано или поздно это случится.

— Я же не дал им убить тебя.

— Это не трудно. Вы все еще считаете, что убить или арестовать — это две разные вещи. Вы как были, так и остались старшим следователем.

Одежда от носки приняла форму ее фигуры. Она мягко шлепала по полу голыми ногами. Ему самому было интересно, занял ли Приблуда квартиру этажом ниже и не стоят ли они с Ириной на паутине микрофонных проводов.

Она как одержимая подметала полы. Квартира была чистая и пустая и от этого казалась лишенной красок и воздуха. Ирина была в ней словно пламя в вакууме.

— Сегодня еще вы, может быть, меня спрячете. Это всего лишь один день вашей жизни, — сказала она. — Но как только постучат в дверь, вы меня им сдадите.

Аркадий не стал ей говорить, почему же она тогда не ушла, так как боялся, что она и впрямь уйдет.

Она говорила со сдерживаемым презрением.

— Эх, следователь, следователь, как вам разобраться в нашей смерти, когда ничего не знаете о нашей жизни? Конечно, читаете в журналах статьи о Сибири, а иркутская милиция передала вам сведения о Косте Бородине. Но скажите мне, как могла еврейская девушка вроде Валерии связаться с таким уголовником, как Костя? Как мог такой умный парень, как Костя, попасться на обещания Осборна? Думаете, не попалась бы я, предложи их мне?

Она продолжала говорить, шагая из угла в угол и растирая ладонями руки.

— Мой дед был первым сибиряком в семье. Начать с того, что он был главным инженером Ленинградского водопровода. Он не совершал никакого преступления, но, как вы помните, в те дни считалось, что все инженеры — вредители, и его бросили в поезд и отправили на пятнадцать лет на каторгу. Он перебывал в пяти сибирских лагерях, прежде чем его освободили и оставили в бессрочной ссылке, одним словом, ему пришлось остаться в Сибири. Его сыну, моему отцу, учителю, даже не дали пойти добровольцем воевать с немцами, потому что он был сыном ссыльного. У него отобрали паспорт, чтобы он никогда не мог уехать из Сибири. Моя мать была музыкантом, и ей предлагали хорошее место в Кировском театре, но пришлось отказаться, потому что она была женой сына ссыльного.

— А как насчет Валерии?

— Давидовы были из Минска. В их квартал была спущена разнарядка на арест «еврейских извращенцев». Таким путем раввин и его семья стали сибиряками.

— А Костя?

— По сравнению с нами он был настоящим сибиряком. Его прадеда еще при царе сослали за убийство. С тех пор Бородины работали на охрану лагерей, ловили беглецов. Они жили с юкагирами, оленеводами, потому что те первыми узнавали, когда заключенный появлялся в тундре. Когда Бородины настигали беглеца, они обращались с ним дружелюбно, делали вид, что помогают бежать. Давали ему ночью выговориться о том, что он будет делать на свободе, а когда уснет — убивали, давая тем самым час-другой вкусить иллюзию свободы. Вы даже этого не даете.

— По-моему, это жестоко, — возразил Аркадий.

— Вы же не сибиряк. Осборн знает нас лучше вашего.

При всем ее презрении она все же внимательно наблюдала за ним, словно он мог стать другим.

— На одной ловле беглецов Бородиным было не прожить, — заметил Аркадий.

— Они торговали с оленеводами, потихоньку мыли золото, нанимались проводниками к геологам. Костя охотился.

— На кого?

— На соболя, лисицу.

— Его же знали как бандита. Как же он тогда сбывал соболей?

— Он приезжал в Иркутск и передавал шкурки другим для продажи. Скажем, шкурка стоила сто рублей, он брал девяносто. Лишних вопросов не задавали.

— Теперь соболей разводят на фермах, зачем тогда охотники?

— Фермы — типичные коллективные хозяйства — сплошное бедствие. Соболям нужно свежее мясо. Поставки мяса фермам в Сибири обходятся очень дорого, а когда снабжение нарушается, а это постоянное явление, фермам приходится покупать в магазинах. Так что вырастить соболя государству в два раза дороже, чем купить шкурку у охотника. Но план все время увеличивают, потому что соболя приносят валюту.

— Тогда, должно быть, охотников очень много.

— Известно ли вам, что по соболю приходится бить с пятидесяти метров? И попасть в глаз, иначе испортишь шкурку. Таких охотников мало, а таких, как Костя, — ни одного.

* * *

Они поели жареных сосисок с хлебом, выпили кофе.

Аркадий чувствовал себя охотником, стараясь не вспугнуть добычу и в то же время подбрасывая вопросы, как приманку, чтобы привлечь зверя на расстояние выстрела.

— Куда еще нам бежать, как не в Москву? — спросила Ирина. — На Северный полюс? В Китай? Единственное настоящее преступление, которое может совершить сибиряк, так это покинуть Сибирь. Вокруг этого и вертится ваше расследование. Как сюда попали эти сибирские дикари? Как им удалось выбраться из страны? Не пробуйте меня убедить, что все ваши хлопоты только из-за того, что нашли пару мертвых сибиряков. Мы родились мертвыми.

— Откуда вы взяли всю эту чепуху?

— Вы слыхали, что такое «сибирский выбор»?

— Нет.

— Это выбор между двумя способами замерзнуть насмерть. Однажды мы ловили на озере рыбу из-подо льда. Наш учитель провалился под лед. Он не утонул, воды было по шею, но мы понимали, что происходит. Если он останется в воде, то замерзнет насмерть за тридцать — сорок секунд. Если выберется наружу — мгновенная смерть. Он превратится в кусок льда. Помню, что он преподавал физкультуру. Он был эвенк, единственный учитель из коренных жителей, молодой, все его любили. Мы сгрудились вокруг полыньи с удочками и рыбой в руках. Было около сорока градусов. День был яркий, солнечный. У него была жена, зубной врач. Ее с нами не было. Он посмотрел на нас — я никогда не забуду этот взгляд. Он не пробыл в воде и пяти секунд — выбрался наружу.