Слияние с профессией — еще один неочевидный, но очень узнаваемый представителями кинофриланса психологический феномен.

Слияние — это такая форма контакта, при которой отсутствуют границы между «я» и «не-я», а в нашем случае — между творческой идентичностью и всем остальным.

Слияние с кинопрофессией (а точнее, поглощенность ею) проявляется на очень многих уровнях.

Во-первых, в приписывании сверхценности этой идентичности одновременно с тотальным обесцениванием всего остального. Вы себе не представляете, сколько раз мне приходилось слышать от клиентов (а также от нескольких участников этого проекта) следующие мысли: «Отбери у меня все что угодно, я буду сильно горевать, но как-то выживу, но если отобрать у меня возможность писать/снимать кино, моя жизнь не имеет смысла». В категорию «все что угодно» попадают родители, жены, мужья, дети, здоровье, достаток и пр. Как бы страшно это ни звучало, но это звучало не раз.

А теперь представьте: возможно ли услышать такую фразу от юристов, бухгалтеров, менеджеров, маркетологов, социологов, журналистов и других (со всем уважением к этим профессиям)?

А знаете, кто постоянно говорит нечто похожее? Наркоманы.

Кино — это наркотик. Это сильнее, чем наркотик. Можно называть это как угодно — зависимостью, одержимостью, предназначением, но эта зараза настолько глубоко проникает в самую сердцевину, в каждую клетку, что срастается с ядром личности, и отделить, вырезать это из себя невозможно — ничего не останется.

Конечно, далеко не все работающие в кино — кинонаркоманы. Есть люди с более холодной головой, с прочными границами, не дающими поглотить личность целиком, и те, кто относится к кино как к любимой, но не единственно возможной профессиональной деятельности, бизнесу, способу самореализации. Они в меньшей степени подвержены рискам, о которых речь пойдет ниже.

Да, творческая идентичность дарит много социальных бонусов и наполняет жизнь глубоким смыслом. Но главный риск заключается в том, что если она поглощает остальные сферы личности и жизни, то любой профессиональный кризис (которых много в этой области) переживается как катастрофа.

«Я-концепция», наполненная разнообразными ролями, хороша в первую очередь тем, что, когда одна из них сталкивается с сильными стрессовыми событиями, остальные идентичности выступают мощнейшей опорой. И тогда любой кризис переживаем, он не разрушает меня тотально, я не оказываюсь раздавленной в ситуации полного отсутствия ресурсов в смежных областях. Например, если в моей карьере возникает тупик, кризис, провал, я могу найти утешение и смыслы в кругу семьи, близких, переключиться на что-то, отправиться в путешествие, обратиться к другим своим ценностям, и это уведет меня от эпицентра, даст силы, чтобы справиться со стрессом, решить возникшие проблемы, а при необходимости — сменить работу или даже профессию. Я справлюсь, выдержу, выстою, отгорюю, переживу и двинусь дальше, оставшись собой, пусть даже что-то во мне неизбежно изменится.

Если же я настолько слита с профессиональной идентичностью, что меня без нее нет, то любая турбулентность в этой области переживается как девятибалльное землетрясение, я теряю абсолютно все точки опоры. И поддержка близких, наличие детей/жен/мужей/друзей не насыщают. Во мне образуется дыра, которую ничем нельзя заполнить. И вот это ощущение бездонной пропасти не раз возникало в работе с клиентами, попавшими в сложные ситуации в творческой карьере.

Во-вторых, продолжением этого же феномена является сверхчувствительность к критике, которой, как мы писали выше, с лихвой хватает в киноиндустрии.

Важно отметить, что в большей степени это касается представителей авторского сегмента кинопрофессий — тех, кто пишет истории и создает фильмы, то есть сценаристов, режиссеров, шоураннеров, операторов, режиссеров монтажа и отчасти продюсеров. Написанная нами история или снятый фильм (особенно по собственному сценарию) — это органичное продолжение нас самих, овнешненная часть личности, между нами и продуктом творчества нет границ. Мы и есть наш сценарий/фильм. Поэтому любая критика продукта деятельности воспринимается очень лично — как отвержение нас самих. Мы словно оказываемся обнаженными перед большим количеством недоброжелательно настроенных людей, мы как будто лишены кожи, и нам совершенно некуда деться. По сути, это описание механики переживания стыда, о котором речь пойдет в следующем параграфе.

А когда со временем критика и кризисы в проектах начинают задевать меньше, то порой бывает трудно различить, что это — приобретенная профессиональная зрелость или признак выгорания...

В-третьих, слияние с профессией проявляется часто в том, что внутренний творческий процесс не заканчивается никогда. В отличие от офисной работы, даже очень насыщенной и захватывающей, где с окончанием рабочего дня можно покинуть офис и переключиться на повседневные житейские рутины, общение с семьей, поездки, хобби, в творческом фрилансе нет водораздела, который отмежевывает рабочий процесс от жизненных событий и контекстов.

Когда сценарист (режиссер, шоураннер, продюсер, режиссер монтажа и другие) поглощен историей, она не покидает его мысли примерно никогда. Я называю это эффектом «стеклянного глаза»: когда говоришь с близким человеком, захваченным созданием истории, о чем-то важном, в какой-то момент замечаешь этот отсутствующий невидящий взгляд. Он устремлен то ли сквозь тебя, то ли внутрь себя самого. И становится понятно, что, присутствуя физически, эмоционально он отсутствует в этом мире, рядом с тобой, его здесь нет: он весь там, внутри истории, со своими персонажами, которые прямо сейчас попадают в какие-то непростые ситуации, и там, в этом процессе, непрерывно рождается что-то новое, захватывающее, увлекательное. Там — острие жизни, самая гуща процессов и событий, а все, что происходит в реальном мире, — вторично, пусто, неинтересно. Он как будто живет в своей голове, внутри создаваемого мира, и атмосфера этого вымышленного мира окутывает его плотной пеленой, отделяя от окружающих непреодолимым барьером.

Человек в творческом процессе — эдакая капсула, вещь в себе, замкнутая система с непроницаемой оболочкой. В этом есть свое очарование, а иногда — единственный ресурс и уютное убежище, в котором можно спрятаться от житейских проблем.

Но на более глубоком уровне в этом много одиночества — и самого автора, и тех, кто постоянно находится рядом. Жизнь, отодвинутая на второй план, постепенно отступает, оставляя творца в желанном покое, который со временем превращается в изоляцию и оторванность, дефицит социальных связей, близости с любимыми, важных жизненных событий.

В историях наших участников встречаются яркие примеры и образы этого феномена: сценарист, на полусогнутых ногах шагающий по жизни с многоэтажным домом на своей голове или придумывающий покупать продукты частями, чтобы был лишний повод выходить из дома и сохранять хоть тоненькую ниточку связи с окружающим миром; или режиссер, который все свое внимание должен уделить истории, и тогда каждый человек со своим вопросом/интересом воспринимается как пожиратель драгоценного ограниченного ресурса. И часто явно или