Иначе как тягаться муравью с огромным войском?».

Когда произнес Муравей такие слова,

Покорно собрались все дикие звери.

От чистого сердца попросили прощения друг у друга.

Всеобщее примирение тогда воцарилось.

Творчество Сайидо как нельзя лучше иллюстрирует рост популярности в позднеклассический период строфических форм поэзии. Поэт использовал форму пятистрочника (мухаммас) для составления «ответов» на стихи, написанные в других формах, главным образом, газели. Мухаммас представляет собой стихотворение, объем которого, как правило, колеблется от 4 до 8 строф. Строфы рифмуются по схеме aaaaa – bbbba – cccca и т. д. Очевидно, что в этой форме наименьшей значимой единицей стиха является не бейт, а мисра‘. Сайидо писал мухаммасы в ответ на газели Хафиза и своих старших современников – Калима Кашани (Хама– дани) и Саиба Табризи. Часто в «ответных» стихах в последней строфе вслед за подписью Сайидо используется прием цитирования (тазмин) – приводится последний бейт стихотворения-образца с упоминанием имени его автора. Вот, к примеру, строфа из мухаммаса, составленного в ответ на газель Хафиза:

Жилище твое свеча не освещает.

Воистину подругу не всегда удается завоевать.

«Хафиз, свидание не всегда достижимо —

Властителей мало заботит положение нищих».

Живописна строфа из ответного мухаммаса Сайидо на газель Калима:

От нашествия красавиц замком Ширин стал город,

Соперничать с солнцем и луной, вызывать зависть Плеяд

                                                                                          стал город.

В глазах садовника охапкой сорванных роз стал город —

Таким красочным от их розоцветных одежд стал город!

Охотник за соловьями расставляет тенета в цветниках.

Слагал поэт мухаммасы и на собственные газели, что также можно считать нововведением в литературе этой эпохи. Вот строфа из такого стихотворения:

Пленила меня колдунья, мир из-за нее – Страна неверных

                                                                                          (Кафиристан),

Погубила меня злонравная, сторонящаяся моего общества.

Зачаровывает меня охотница, разящая, как молния,

Шарахается от меня та со взглядом газели, та горесть души.

С пугливыми глазами, с франкскими ресницами.

В этой строфе появляется уже знакомый нам эпитет «европейский», «франкский» в форме фаранг-зада (букв. «рожденный франком») в переносном значении «подкрашенный», а также другая частотная лексика нового стиля («зачаровывать», «шарахаться»).

К области новаций Сайидо следует причислить расширение спектра поэтических форм, в которых представлена тематика шахр-ашуб. Традиционно шахр-ашубы слагались в форме кыт ‘а и руба‘и, у Сайидо набор жанровых форм и их количественное соотношение существенно изменяется. По наблюдению Е.О. Акимушкиной, в его наследии преобладают произведения этой тематики, выполненные в форме фард (отдельный стих, одиночный бейт). В его Диване насчитывается 379 произведений в жанре шахр-ашуб, в которых названо 200 различных профессий. Из них 20 – это руба‘и, 17 – маснави, 3 – газели и 330 – фард. Таким образом, поэт для сложения стихов этого жанра основной формой выбрал фард, причем по преимуществу с рифмой мусарра‘, т. е. с рифмующимися полустишиями бейта.

Вот один из таких шахр-ашубов в форме фард:

Каждый, кто хоть миг пробудет рядом с тем

                                                                 красавцем-ювелиром,

Если возьмет камень – станет лалом, если возьмет пыль —

                                                                            станет золотом.

В стихотворениях этого жанра Саийдо часто использует идиоматические выражения, свойственные народному языку:

Веселый плотник не починит как следует дом,

Пока я не пойду и не закрою крепко засов на его двери.

Выражение «крепко закрыть засов на чьей-либо двери» (бар дар-и каси фана сахт кардан) обозначает «настаивать на совершении кем-то какого-то дела».

Или такой фард:

Веселый мыловар, как говорят, уж больно своенравен,

Много раз мы стирали его мылом свою одежду.

Выражение «стирать чужим мылом свою одежду» (ба сабун-и каси джама шустан) обозначает «испытывать кого-либо».

Большой интерес представляют стихотворения этой жанровой разновидности, выполненные в форме маснави. Одно из них посвящено мяснику, включает лексику, относящуюся к его ремеслу, и изобилует натуралистическими подробностями:

Сошлюсь на то, что захотел печенки,

Чтобы направить свои стопы на бойню.

Чтобы нынче принести в жертву свою душу,

Замешаюсь среди баранов.

Пойду в его лавку, шлепая по крови,

Не задумываясь об отрубленных головах.

Если прольет мою кровь – что за беда!

Если подвесит меня за ноги – что за печаль!

Не отвратится от него моя болящая душа,

Если даже он разрубит меня на куски.

Моя кровь капает с его ресниц, стоит ему взглянуть,

На виселице головы в мясной лавке.

Из-за него уязвлена моя душа,

Его нож ранит меня до костей.

Не узнает он о моем состоянии,

Не открою тайны, пока не сдерет он с меня шкуру.

[Толпясь], друг на дружку валятся зеваки

У его прилавка, как куски мяса.

Свяжет он мне руки, и ноги, и шею,

Переломает кости в моем теле.

Как только я принялся за описание его ножа,

Определился и каркас (устуханбанди) стихов в его честь.

Перед нами весьма характерный образчик поэзии шахр-ашуб, в котором чувства к предмету страсти – прекрасному юноше из «людей базара» облекаются в термины, связанные с его профессиональной принадлежностью. Жестокость возлюбленного и страдания влюбленного в персидской поэзии являются стандартными, если не сказать шаблонными мотивами, но в жанре шахр-ашуб они каждый раз предстают в неожиданных вариациях, поскольку поэт преследуют дополнительную образно-стилистическую цель – дать в любовном стихотворении еще и особенности определенного ремесла. Приведенный пример, внешне грубоватый и не лишенный своеобразного юмора, блестяще справляется с этой «игровой» сверхзадачей. Помимо этого, характер описания лирической ситуации в данном случае приближен к стилю вуку‘, чему полностью соответствует и общая тональность, и лексика, и реалистичность деталей, и практически полное отсутствие сложных украшающих приемов, и трудность выявления мистических коннотаций.

По наблюдению А.М. Мирзоева, язык поэзии Сайидо отличает стремление к словотворчеству (создание сложных прилагательных из грамматически независимых слов) и применение «перевернутого изафета» (изафа-йи маклуб), когда пропускается изафет и меняются местами определяемое и определение, что свойственно разговорной речи. Как пример создания подобных неологизмов ученый приводит любовную газель Сайидо, отличающуюся особым образным строем и необычным синтаксисом. На наш взгляд, стихотворение явно тяготеет к стилю вуку‘, и поэтому автор прибегает в нем к намеренным грамматическим вольностям.

Превратила меня в кебаб дерзкая мошенница с