– В это дело я не вмешиваюсь, – сказала она наконец. – Но я хочу, чтобы ты знала: я очень сожалею о ситуации, в которой ты сейчас находишься, Элис. В основном из-за проклятия Джексона.

Она уставилась на него строго, и парень упрямо сжал челюсти.

– Этого не должно было произойти, и мы не знаем, какие последствия повлечет за собой это колдовство. Но ты здесь, с нами и, несмотря ни на что, в безопасности. Мы – семья, и даже если ты сейчас не рада этому, теперь ты принадлежишь к нам. Джексон исправит свои ошибки.

– Я не уверена, что это возможно, – твердо произнесла я.

– Все возможно, – удивительно мягко сказала миссис Грейсон.

На ее губах заиграла грустная улыбка.

– Черный, белый – не настоящие цвета. Ты можешь оказаться тем разноцветным оттенком, которого до сих пор не хватало этой игре.

Я открыла рот, не зная, что еще могла сделать или сказать. Пожалуй, кроме как наорать на Джексона, надрать ему задницу, а после плакать во сне.

Миссис Грейсон, казалось, понимала, что этот день переполнил мой мозг. Она подала знак Изольде.

– Тебе дозволено свободно передвигаться по Сент-Беррингтону, Элис. Мы больше не будем удерживать тебя. Изольда переведет тебя в новую комнату. Дверь отныне не запирается, и Бастион, наконец, сможет перестать жаловаться, что ему приходится изображать няньку.

Изольда тут же вскочила и встала рядом со мной, однако не решаясь ко мне прикоснуться.

– Мы еще не закончили, – буркнул Джексон.

– Нет, закончили, – отмахнулась я и выбежала из комнаты.

Изольда последовала за мной. Черная Королева молча взяла на себя инициативу и повела меня этажом выше, в новую комнату. Мы вошли в помещение, небольшое, но с определенно более приятной обстановкой, чем моя прежняя клетка.

Пол был выложен приятно пахнущими старыми половицами, которые тихо поскрипывали при ходьбе. Имелись письменный стол и шкаф. Кровать была простой, но ее украшали разноцветное покрывало и мягкие подушки. Над ней висела невероятно красивая картина. Там был изображен ночной лес. Цвета были выдержаны в синем, золотом, фиолетовом, серебряном и черном тонах. Свет полной луны падал сквозь густую крышу из листьев, нарисованную с такой точностью, что, казалось, словно достаточно протянуть руку и прикоснешься к ней. Серебристый лунный свет заливал разбитую корону, лежащую на земле сиянием, будто кто-то уронил ее там. Картина была почти такой же широкой, как стена, и вставленной в золотую раму.

– Это стандартные комнаты для всех студентов Сент-Беррингтона. Мы бы сразу дали тебе ее, но…

– Эта картина, – прервала я ее.

– Что с ней?

– Она… очень красивая. Кто ее нарисовал?

На лице Изольды промелькнуло странное выражение.

– Джексон.

Я недоверчиво уставилась сначала на нее, потом снова на картину.

– Джексон умеет рисовать?

Изольда, улыбаясь, кивнула и наклонила голову.

– Он даже дал картине название.

– Какое?

– Ночь королей.

Грустно улыбнувшись, она повернулась, чтобы уйти.

– Надеюсь, ты хорошо выспишься, Элис. До завтра.

Я пробормотала ответ, дверь тихо закрылась за ней, и Иззи оставила меня наедине с моей усталостью и этой картиной.

Картиной Джексона.

Я легла на кровать и уставилась наверх. Внимательно следя за филигранными мазками, я искала то противное чувство неприязни, которое поднималось во мне всякий раз, когда я думала о Джексоне Сент-Беррингтоне. Но на этот раз чувство не появилось. Возможно, я была слишком измучена и не заметила его. Картина была простой и красивой. Но чем дольше я на нее смотрела, тем сильнее становилось ощущение, что я никогда не видела ничего более одинокого.

Мои веки отяжелели, и еще до того, как заметить это, я заснула под нарисованным звездным небом.

Черные и белые. Передо мной стояла доска, и фигуры на ней выглядели как забытые миниатюрные скульптуры, ожидающие, когда им скажут, что делать. Его рука была намного больше моей. Он передвинул Короля вперед. Он почти всегда ходил Королем, хотя так риск оказаться убитым был выше. Но я никогда не побеждала его в шахматах. Ни разу.

И в этот раз тоже. Его Король сделал ход вперед и оказался перед моим, еще ни разу не пошевелившимся.

– Шах, – удовлетворенно сказал он.

Я подняла глаза.

– Как ты это делаешь, Огастус? Мне кажется, что я не успеваю моргнуть, как твой Король уже стоит у моей двери.

Огастус рассмеялся. Он выглядел при этом совсем не так, как Чарльз. Жестче. Уголки его рта были опущены вниз, хотя он веселился. Как такая красота могла быть такой отвратительной? Когда он засмеялся, на меня пахнуло спиртным. Как обычно. Я почувствовала, как на моих бедрах пульсируют синяки.

Я ненавидела шахматы почти так же сильно, как ненавидела Огастуса Честерфилда. Но когда мы играли, он, по крайней мере, не бил меня. Тогда его ум был занят чем-то другим, не мной.

– Шах – это еще не конец, моя дорогая Мадлен. Если ты умеешь играть, шах – это только начало.

Начало. Я взяла свою Королеву и передвинула ее влево.

– Я хотела бы, чтобы была фигура, которая повернет судьбу, когда все уже кажется потерянным. Как джокер в карточной игре.

Огастус хрюкнул. Он постоянно хрюкал.

– Не будь смешной, Мадлен. Такой фигуры нет.

– А почему бы и нет?

– Потому что ее просто не существует, – раздраженно ответил он, убирая своего Короля и тем самым ставя под удар моего.

– Шах и мат.

Он выглядел таким довольным, каким обычно бывал, лишь поднимая руку, чтобы ударить меня.

– Я хочу Джокера, – прошептала я, глядя на опрокинутые фигуры на шахматной доске.

Осторожный стук пробудил меня от очередного смутного сна. Я ничего не сказала, только открыла один глаз и наблюдала, как кто-то толкнул дверь, раскрыл ее и вошел.

– Хокинс? – спросила я, зевая.

Блеснули белые зубы, и он усмехнулся.