Построено около 2000 мостов длиною 12 метров каждый.

Возведено 405 железнодорожных мостов.

Введено в строй 25 500 километров железнодорожных линий, из которых свыше 15 000 километров переоборудованы на европейскую колею.

Ведутся строительно-восстановительные работы на тысячах километров дорог.

Огромные территории взяты под гражданское управление. Жизнь в них ускоренно восстанавливается по вполне приемлемым законам. Уже готовы громадные склады с продовольствием, горючим и боеприпасами.

Впечатляющие успехи этой борьбы достигнуты не без потерь. Однако число жертв – учитывая всю тяжесть скорби отдельных товарищей и их семей – достигает не более одной пятой потерь Первой мировой войны.

То, что вам, мои боевые товарищи, пришлось перенести за истекшие три с половиной месяца совместно с доблестными солдатами наших союзников, продемонстрировав величайшие достижения, мужество и героизм и преодолев всевозможные лишения и трудности, знает лишь тот, кто сам выполнял свой солдатский долг в прошлой войне.

За три с половиной месяца, солдаты, наконец-то создана предпосылка для нанесения врагу последнего и решающего удара ещё до наступления зимы, удара, который должен разгромить его окончательно. Все подготовительные мероприятия, насколько это оказалось в человеческих силах, завершены. Планомерно, шаг за шагом, сделано всё необходимое, чтобы поставить противника в такое положение, когда мы сможем нанести ему смертельный удар.

Сегодня начинается последнее величайшее и решающее сражение этого года.

Эта битва должна поставить на колени не только противника, но и зачинщика всей войны – Англию. Ибо, разгромив противостоящего противника, мы лишим Англию последнего её союзника на континенте. Вместе с тем мы устраним опасность не только для нашего рейха, но и для всей Европы, опасность нашествия гуннов, как когда-то впоследствии монголов. Весь немецкий народ в предстоящие несколько недель будет близок к вам, как никогда прежде.

Свершения, достигнутые вами и нашими союзниками, обязывают нас всех к глубочайшей благодарности. В предстоящие последние тяжёлые дни вместе с вами будет вся наша родина, которая, затаив дыхание, будет следить за вашими деяниями, благословляя на подвиги. С Божьей помощью вы добьётесь не только победы, но и создадите важнейшие предпосылки для установления мира!

Адольф Гитлер.

Фюрер и Верховный главнокомандующий вермахта.

Ставка фюрера.

2 октября 1941.

Из дневника командующего группой армий «Центр» мельдмаршала Феодора фон Бока: «10/10/41. Ездил в 87-ю дивизию (Штуднитц), которая наступала на восток через Днепр – с тем чтобы ускорить ликвидацию “котла” к западу от Вязьмы. Дивизия потеряла контакт с противником, и её командование отказывается верить, что в “котле” всё ещё находятся крупные силы противника, не считая тех 200 000 человек, которые уже взяты в плен нашими войсками. Противник прилагает отчаянные усилия, чтобы вырваться из “котла” в восточном и юго-восточном направлениях…

Восточный фронт 4-й армии с боями движется через угру и Исверию в северо-восточном направлении. Дивизия СС “Рейх” натолкнулась в своём секторе на ожесточённое сопротивление противника…

Погода начинает портиться; идут попеременно то дождь, то снег, температура падает».

Воронцов помог снять с полуторки раненых. Их тут же перевязывали и грузили на другую машину. Перевязкой и погрузкой раненых руководил молоденький лейтенант. Он тихим голосом, будто в больничной палате на утреннем осмотре, отдавал распоряжения, и их тут же беспрекословно выполняли. Вскоре грузовик, битком набитый искромсанными людьми, ушёл на Медынь.

– А у тебя что с рукой? – спросил Воронцова военфельдшер, когда машина ушла по шоссе в ночную темень.

В эти дни они не раз оказывались рядом и успели познакомиться и даже подружиться.

– Да так, задело немного.

Военфельдшер Петров стоял, прислонившись спиной к расщеплённому взрывом дереву, усталый, потерянный, и курил. Пальцы его, залитые йодом и кровью, дрожали. Когда он затягивался, кончик папиросы высвечивал из темноты эту дрожь. Воронцов не выдержал и спросил:

– Чего ты дрожишь? Ты тут – как на бойне. Уже должен привыкнуть.

– Привык. Но руки всё равно… Устал. Работы было много. Ну, говори, что у тебя?

– В мякоть. Сквозное. Если что, завтра посмотришь.

– Кто перевязывал?

– Гаврилов.

– Это хорошо. Но всё равно надо посмотреть. Пойдём в землянку.

В землянке Петрова пахло санчастью. Он усадил Воронцова на ящик, снял с него шинель, бросил у входа и принялся разрезать и разматывать проеденный кровью бинт.

– У-ух, как тебя!.. Хоть палец просовывай. Хочешь посмотреть?

Воронцов покосился на свою рану. Он не хотел смотреть на неё, боясь, что его снова станет мутить. Но побоялся, что Петров начнёт посмеиваться над ним. Ничего особенного он не увидел. Мышца была рассечена треугольным рваным надрезом. С другой стороны надрез был немного шире. Петров обрабатывал рану каким-то раствором.

– Учти, сейчас будет больно. Надо прочистить рану. Там могут быть кусочки материи и всякая другая дрянь.

– Значит, насчёт пальца ты не пошутил?

Петров засмеялся.

– Терпи.

Боль, гнездившаяся в предплечье, пронзила всё тело.

– Стой-стой, не шевелись. – Петров навалился на него и держал крепкими руками до тех пор, пока не сделал своё дело. – Вот, теперь всё будет нормально. Сейчас забинтую, а завтра подойдёшь. Надо будет сменить повязку. Рана ещё сильно кровоточит. С такими ранениями мне приказано отправлять в тыл.

– Бинтуй покрепче, – сквозь слёзы сказал Воронцов.

Петров ловко наматывал ослепительно-белый бинт, поглядывал на Воронцова и думал, что, видимо, тот не расслышал его последних слов. Ну и ладно. И ещё подумал, что завтра, после смены бинта, отправит Воронцова в Подольск на первой же машине.

– Ротного контузило, – сказал Петров.

Воронцов рассеянно кивнул. И сказал:

– Пойду во взвод. Спасибо, Вань, тебе.

– Будь здоров, Саня.

Во взвод он пришёл уже перед рассветом. Первым делом разыскал в траншее Алёхина. Увидев товарища живым и невредимым, Воронцов едва удержал себя от желания тут же растормошить его. Он не знал, как выходил взвод, какие потери, кто ранен, а кто убит. Алёхин спал на корточках, держа на коленях немецкий автомат, тот самый, который Воронцов подарил ему после бомбёжки взамен потерянной винтовки. За изгибом траншеи в пулемётном окопе тоже кто-то храпел. Воронцов перешагнул через спящего Алёхина и заглянул в сумерки глубокого, наполовину обрушенного ровика, застланного снизу соломой. Селиванов! И Селиванов жив! Дальше, прямо на дне траншеи, на затоптанной соломе лежали ещё двое, скорчившись и прижавшись друг к другу. Живы! Мы – живы!