Воронцов потянул убитого за шинель. Тело уже застыло и не распрямлялось. Так, с поджатыми к подбородку коленками и кишками в охапку, Воронцов и стащил тело бывшего вестового в воронку. На стерне осталось багровое пятно. Рядом лежали две пулемётных коробки. Он их сперва не заметил. Их прикрывала распахнутая шинель Близнюка. Воронцов кинулся к ним – тяжёлые, полные. Вот и патроны нашлись.

Теперь пора возвращаться. Закапывать Близнюка было нечем да и некогда. Он бросил в воронку, на шинель бывшего вестового старшины Нелюбина горсть земли и сказал:

– Спасибо тебе, Близнюк.

Подхватил коробки с патронами и побежал к дороге. В предплечье немного покалывало. «Хорошо, что кость не задело», – в который уж раз подумал он.

Гаврилов протянул Воронцову фляжку. Опять где-то раздобыл самогона.

– Закусить, извини, нечем, – усмехнулся Гаврилов; по выражению лица его было видно, что сам он приложился уже хорошенько.

– Ну, сержант, ты нас спас! – радовался, сияя улыбкой, пулемётчик.

«Выпить или вернуть ему его фляжку, – размышлял Воронцов, неприязненно поглядывая на помкомвзвода. – Пусть допивает сам своё добро. А что плохого он мне сделал? Отдал приказ, послал за патронами, и патроны действительно нашлись. Хотя и не там, куда посылал Гаврилов. Нет, всё правильно». И Воронцов сделал несколько глотков.

Иван Макуха откинул крышки коробок, потрогал брезентовые ленты с ровными рядами маслянисто поблёскивавших патронов. Глядя на него, Воронцов засмеялся:

– Ты, Макуха, смотришь на них, как скупой рыцарь на сундуки с золотом!

– А это и есть золото. Может, и выкупим у смерти свои жизни, – ответил пулемётчик.

– Не болтай. О смерти не надо говорить, когда она рядом, – сказал Гаврилов. – И о жизни тоже. Давайте лучше о бабах, что ли?

Но Гаврилова никто не поддержал. Все молчали. Молчал и он.

Иван Макуха достал из кармана шинели ветошку, пропитанную ружейным маслом, и принялся деловито, как в учебном классе, протирать затворную раму «максима». Это он делал всегда, когда выпадала свободная минута. В боевое охранение на Извери Макуха ходил с РПД, а теперь превосходно управлялся с «максимом». «Максим» – машина, куда более мощная и надёжная, чем ручной пулемёт Дегтярёва. Правда, тяжеловат. Без второго номера не обойтись. А лучше, когда при пулемёте три человека, вот как их сейчас. И все уже бывалые, обстрелянные, надёжные.

– Эх, Иван-Иван! А ведь счастливая будет та дивчина, которая за тебя замуж пойдёт! – сказал мечтательно Гаврилов, блаженно докуривая в углу окопчика обкусанный косячок самокрутки. – Смотри, всё у тебя по полочкам. Оружие содержишь в исправности и чистоте. В одежде тоже опрятен. Нигде у тебя ни ниточки не торчит, ни пуговицы оторванной. Хозяин. Слышь, Иван?

– Ну? Так ведь служу… – как-то нехотя и неопределённо отозвался пулемётчик и, казалось, ещё прилежнее и основательнее налёг на ветошку.

– Девушка-то у тебя, говорю, есть?

– Была, – серьёзным голосом отозвался Макуха.

– Как «была»? Расстались, что ли? Характерами не сошлись? – И, торопливо дотягивая последнее, оставшееся в косячке, усмехнулся: – Если с одной расстался, другая должна быть. Девушка всегда должна быть.

– Умерла она – вдруг сказал Макуха разом изменившимся, будто запёкшимся, голосом, ломая лёгкую усмешку Гаврилова.

– Как «умерла»?! – Гаврилов привстал. – Ты ж никогда не говорил об этом.

– А ты не спрашивал по-человечески. Вы же все о женщинах – как?.. Если слова подол не задирают, то и слушать неинтересно. Вам только байки Смирнова по душе…

Курсантская пушка ударила неожиданно. Снаряд разорвался в глубине дороги, откуда они только что пришли. Следом за первым, пристрелочным, – сразу несколько шрапнельных.

– Пехота пошла, – сказал Гаврилов. – Сейчас и нам работёнка подвалит. Ну, Иван, вся надёжда на тебя.

– Я – что… Я свою службу исполню. – И спросил: – Интересно, далеко наши ушли?

– Да на Извери уже! Небось сидят сейчас в траншее и пайку жрут… Воронцов, как ты думаешь, что сегодня в роте на обед?

– Гречка, – тут же ответил Воронцов, потому что только о ней и думал.

– Вот, правильно! Гречка. И не просто гречка, а гречка с тушёнкой! Из трофейной кухни!

– С кухней теперь воевать можно, – немного повеселел Макуха. – А то всё сухпай да сухпай.

– А ну-ка, тихо, ребята…

Все разом замерли.

Немцы появились именно там, где курсанты их ждали в случае, если они задумают охват артиллерийской позиции. Один за другим они выскакивали из едва заметной полузаросшей кустарником узкой просеки и, минуя обломки геодезической вышки, выстраиваясь в правильную цепь. Но цепь держали недолго. Пробежали по краю поля и резко повернули к ним, сразу же выстроившись в затылок.

– Ты понял, как они воюют? Наши бы сейчас: роту в цепь и – вперёд напролом! А эти… Малыми силами. Скрытно. С тыла и фланга. Вот где, ребята, настоящая-то учёба. Смотрите и запоминайте, как надо управлять отделением, взводом и ротой в стрелковом бою.

– Их тут как раз отделение и есть. – Макуха уже выставлял прицел. – Девять, десять, одиннадцать… Полный комплект.

– Тихо. Замри и не дыхай. – И Гаврилов спрятал за пазуху бинокль. – Без команды не стрелять. Пускай подойдут поближе.

«Вот они, наши, – подумал Воронцов. – Прямо на нас прут. Как кабаны на засидку…»

Свою позицию они тщательно замаскировали. Бруствер выложили дёрном. Пулемёт притрусили соломой. И наблюдатели, которые, должно быть, обшарили в бинокли всё поле и противоположную опушку, прежде чем выйти в открытое, ничего подозрительного не заметили.

Немцы бежали по полю плотной цепочкой. На бегу подтянулись, взяли ногу и теперь издали согласованностью своего движения напоминали огромную гусеницу, которая быстро переползала поле от перелеска к дороге.

– Пропускай мимо воронок… Пропускай… Прихватим на чистом. – Гаврилов набычился и неподвижным взглядом смотрел в поле. – Ты, Иван, бей по голове, а мы с сержантом… Воронцов, твои трое – в середине. Мои трое – в хвосте.

«Гусеница» быстро приближалась. От залёгших курсантов её отделяло уже не более ста шагов. Накатывался согласованный стук её добротных, подбитых железными гвоздями сапог – правой-левой, правой-левой… У «гусеницы» много ног, много рук, много глаз. Глубоко надвинутые каски, обтянутые тёмно-зелёными камуфлированными чехлами, высокие квадратные ранцы за плечами. «Гусеница» натужно, с хрипами дыша, хрустела стернёй – ближе, ближе, ближе…

Воронцов поглаживал указательным пальцем холодную скобу спуска, неподвижно наблюдал за приближением немцев. Как они быстро и уверенно бегут! Словно и не по чужой, а уже по своей земле. И в этом уверенном беге, в согласованном пружинистом шаге бегущих, в поблескивании штыков их карабинов была какая-то магия, которая придавливала к земле, парализовывала, наполняла страхом, как ледяной водой.