видит: и пояс его, и нож. Не украл же их Вран у сородичей её, вмиг бы это вскрылось — а всё равно упорно Лесьяра так с ним говорить продолжает, словно и не изменилось ничего, словно всё тот же Вран из поры давней, студёной перед ней стоит и всё об услуге великой просит. Сам уже Вран услугу эту выцарапал. И придётся, придётся Лесьяре с этим считаться, как бы ни претило это ей.

Моргает Лесьяра. Сползает улыбка с губ Радея.

И изумлённо Бая глаза на Врана переводит. Бая, уже напрягшаяся всем телом Бая. Явно готова была по окончании речи материнской за Врана вступиться. Явно тоже её возмутили слова материнские.

— Люди? — Врана Радей переспрашивает. — Люди — это… Лесьяра, не хочу воле твоей перечить, но люди — это очень даже вероятно.

— Да, очень даже, — рвано кивает Вран, стараясь на Баю не смотреть. И не думать о том, что и её придётся сейчас во лжи этой, самой липкой, самой безрассудной, в которую Вран только ввязывался, искупать. — Очень вероятно — и очень срочно. Люди в деревне после того, как Деян туда вернулся…

— Да ладно — и Деяна в это дело втянул? Воистину, безгранично твоё воображение.

Осекается Вран. Дёргается. Чуть ножом своим новым от неожиданности бедро себе не пропарывает.

Потому что видит Вран Солна.

Или то, что от тела Солна после стрел деяновых осталось.

Стоит Солн, ножом поигрывая, у подножия холма, лениво спиной к двери прислонившись. Тук-тук, тук-тук, тук-тук — ударяется рукоять ножа о стрелы, из груди Солна торчащие, и прекращается на мгновение пляска лезвия в пальцах умелых — а затем возобновляется. Одна стрела в глазу солновом покоится, вторая навылет через скулы его проходит, как вертел для мяса, третья изо лба выглядывает. Обнажён Солн и окровавлен. Покрывают стрелы длинные, грубые всё тело его, от головы начиная и ногами заканчивая. И кровь совсем свежая, словно только… только что…

— Не видят они, не видят, — весело Солн улыбается, когда мечется Вран взглядом ошарашенным на баино лицо. Растягиваются щёки Солна, стрелой пронзённые — и поднимается стрела эта, за уголками рта его следуя, чуть выше. — И не слышат.

— Ну? — раздражённо Лесьяра спрашивает. — Деян в деревню твою вернулся — и? Не придумал ещё?

— О, придумать-то придумал, — с усмешкой Солн замечает. — Да вот только стоит ли говорить придуманное? Всегда казалось мне, что не дурак ты совсем, Вран. Отчего же тогда дурью такой беспросветной маешься, ученик ты мой, прости хозяин, любимый?

— Деян в деревню вернулся… — медленно Вран повторяет.

Что это? Ночница поиграться с ним в час рассветный перед сном решила, Мора эта проклятая? Кто-то из предков лютьих третий облик принял, в тело Солна через нож перекинувшись?

Или…

— Вернулся, вернулся, — с той же усмешкой, стрелой сверху придерживаемой, Солн говорит. — К этому нет нареканий у меня, здесь ты не врёшь ещё, хоть и не видел ты, как бузотёра этого деревенского обратно возлюбленная его тащила. Ну и задал ты ей задачку, конечно — тушу такую на плечах девичьих волочь… Ну да ладно, отвлёкся я что-то. Ты, может, ещё раз подумаешь, а, Враша? Может, и не стоит продолжать, на правде остановимся?

Смотрит на Врана Бая с беспокойством. Понимает Вран, что не только нож свой судорожно он в пальцах сжимает — и ладонь её тоже.

— Ну да, вот, например, ради неё, — кивает Солн — или то, что за Солна себя выдаёт.

Ради неё…

Совсем не так на Врана слова эти действуют, как нечто, должно быть, надеялось.

— …вернулся, в себя пришёл — и как в горячке к старейшинам бросился, — продолжает Вран, с трудом пальцы расслабляя — и едва заметной улыбкой уголком губы Баю одаривая: не волнуйся, всё в порядке. — Да только горячка его поклёпом, шкуру собственную защищающим, сдобрена была, вся правда с ног на голову перевернулась да с кривдой перемешалась. Рассказал всем старейшинам в деревне Деян, а Душана с ним согласилась, что пришёл к ним волк, да не за невестой и не для того, чтобы из леса их вывести, а чтобы слово своё молвить. И было это слово… было это слово проклятием якобы настоящим. Проклял, Деян сказал, а Душана подтвердила, волк этот деревню их и всех их до седьмого колена, якобы… якобы наследника они силы волчьей, меня то есть, в лесу этом загубили, верой своей в него раньше срока прогнали, да так и сгинул там я — а волки якобы большие надежды на меня возлагали. Разозлились волки так, как никогда прежде не злились, и напал волк на Деяна, чтобы с него начать — чтобы его жизнь сначала забрать, потом — душанину, а потом стаей волчьей собраться, всех волков, даже одиноких, из стай давным-давно выгнанных, призвать да на деревню смерчем убийственным пойти. Сказал Деян…

— Что волки за Врана из Сухолесья мстить пошли? — прерывает его Лесьяра. — Ажно настолько важен был Вран из Сухолесья для рода волчьего?

Ну конечно, — как она могла это не подчеркнуть.

— Эх, Вран, — хмыкает Солн, вновь нож в руке подбрасывая — и вновь рукоятью о древко стрелы стукая. — Попадёшься ты на самолюбии своём. Возможно, прямо сейчас.

Старается Вран на него не смотреть — но всё равно скользит взгляд его неизбежно к стрелам этим. И никак Вран понять не может: что, что это? Если ночница, мертвец, из могилы восставший, — то почему не видит этого никто? И как мог Солн в упыря после смерти превратиться, даже если две души в нём жили — разве не проводят люты обряды, чтобы навсегда души соплеменников в лесу вечном упокоились?

Или это потому, что молния волка деревянного сожгла, к которому Бая ленту чёрную привязала?

Но почему же тогда не гневается Солн на Врана совсем?

Нет, нет, нельзя Врану об этом сейчас думать. Только не сейчас. Не сейчас, когда как можно убедительнее быть он должен.

— Не я это придумал, Лесьяра, а Деян, — отвечает Вран, с усилием взгляд обратно на лицо её переводя. — Его это бредни лживые, не знаю я, как именно история эта в голове его дурной сложилась. Может, оттого, что увидел он меня тогда в лесу, меня он приплести и решил. Не пришло мне как-то в голову предков о подробностях расспросить. Да и у предков времени на это не было — потому что предупреждение они мне передали. И вот его вы должны теперь очень внимательно выслушать.

Усмехается Лесьяра — криво, невпечатлённо. Но замечает Вран и другое: