с наслаждением, дымит папиросой. Так курят рабочие на перекурах, во время тяжёлой работы…

Смотав свою рулетку, я с удовольствием, падаю в траву, рядом.

– Фу-ууу! Нужно немного посидеть.

Небо закрыло сплошной, белой дымкой. Она – высокая и какая-то сухая. Насколько я понимаю в погоде, сегодня дождика не ожидается…

– Этот тис… знаешь, сколько? – спрашиваю я, – Сто двадцать пять сантиметров, диаметром!

– Огромен, ничего не скажешь, – кивает головой Дыхан, – Сань, ты Пажетнова читал?

– Нет, – я отрицательно качаю головой и тут же интересуюсь, – А, что? Кто это?

– Это – один из известных наших медвежатников… Посмотри, как ободрал! – Дыхан кивает в сторону ближайшей пихты.

Ствол этого дерева белеет свежей древесиной, на месте клока сорванной коры.

– Это – медвежья метка! – Дыхан затягивается папиросой, – Пажетнов пишет, что медведи делают пять видов меток. Когтями кору сдирают – это задиры. Потом, клыками могут вырвать из ствола узкую щепку древесины – это закус… Ещё – есть почёсы. Это, когда медведь трётся о ствол своей шкурой, оставляя запах… А, вон! Видишь? От ствола пихты – следы, будто слон прошёл?

– Ага, – отзываюсь я, – Вижу.

Поднявшись, Михаил подходит к пихте и присев, трогает рукой глубокие выбоины в почве: «Пажетнов пишет, что это – следовая метка. Здесь, медведь напрягается, выгибает горбом спину и широко расставляя прямые, словно столбы, ноги, вышагивает на них, раскачиваясь из стороны в сторону. При этом, он делает вращательные движения лапами, словно вкручивает их в землю».

– Ну и ну! – удивляюсь я, – А, ты откуда это знаешь? Читаешь статьи про медведей… Ты, ведь – орнитолог!

– Так, для общего развития! – улыбается Дыхан, – Пажетнов пишет, что когда другой медведь появляется на участке леса, где есть следовая метка, он непременно проходит по этим отпечаткам. И лапы свои, ставит строго в следы метки. После прохождения многих медведей, на земле выбиваются такие вот, слоновьи следы.

– Интересно! – прикидываю я, – Значит, вот здесь – уже много медведей прошло! Чтобы такая метка получилась.

– Думаю, что да, – соглашается он, – Интересно, правда?

– Да-ааа, – тяну я, разглядывая медвежью следовую метку…

Обратно, мы возвращаемся по узкой ленте ольховника, растущего по берегам ручья. Кривоножка – это, ведь, ручей. Он совсем не имеет речной долины. Это – просто, распадок. Двадцать метров сырого ольховника – вот и всё. Дальше – вверх уходят склоны распадка, покрытые пихтарником…

Журчание ручейка по гальке миниатюрных перекатиков; чавканье воды под ногами; тёмно-зелёные кусты бананообразных листьев лизихитона; гладкие, смолистые стволы пихт, растущих прямо на мшистых берегах ручья; свежие медвежьи задиры на стволах пихт… Всё это – Кривоножка.

Вот и всё! Район мыса Ивановский исползан нами – вдоль и поперёк. Сегодня, мы перебазируемся севернее, в кальдеру вулкана Головнина. Скакать по каменным глыбам морского берега, нам не по нраву – это такая пустая трата сил! И абсолютно холостой, не рабочий проход… Мы решаем перевалить в кальдеру напрямую, через её южный гребень.

Сегодня – тринадцатое июня. С утра стоит низкий туман, совершенно безветренно. С нами идёт Андрей Анисимов, зоолог, специализирующийся на зверьках семейства куньих. На Ивановском, он занимался выявлением мест обитания европейской норки. Он – териолог, специалист нашего заповедника. Тоже, ведь, интересное занятие…

Пройдя по тропе бассейн Кривоножки, мы начинаем подниматься по бамбуковому березняку пологого, внешнего склона вулкана. Высота бамбуковых зарослей – мне по грудь. Двигаться, по ним – нужно гуськом, на шаг от впереди идущего. Отступишь на два шага – и за ним сомкнётся стена бамбука! А, самостоятельно торить дорогу в бамбуке – это трудно, это не рационально…

По карте – самая высокая точка гребня кальдеры имеет высоту пятьсот сорок семь метров. Мы, конечно, не полезем через эту вершину. Нам нужно перевалить через гребень, с наименьшими затратами сил. Значит – мы поищем седловину…

Высокий бамбук – повсеместен! В мешанине южного леса, я «проплываю» мимо толстого ствола дерева!

– О! Какой, ты! – я заинтересованно облапываю пальцами, сухие бугры крепкой коры, – Дуб курчавый!

Я достаю свою рулетку и зацепив её конец за трещину в коре, торопливо обхожу ствол дерева, вокруг.

– Триста четырнадцать! Значит, диаметр… ровно метр! Прекрасно! Новая цифра в моей диаграмме!

Хотя, сейчас – уже середина июня, магнолия – вещь теплолюбивая. Деревья магнолии ещё только начинают распускать листья! Поэтому эти, полуголые деревья, сейчас – видны издалека. На магнолиях видны, свечами стоящие на ветках, шишки! Ведь, у этого дерева, на месте отцвётшего цветка, к осени, вырастает большая, толстая шишка с семенами.

– Получается, что, по количеству этих шишек, я могу сказать, сколько цветков было прошлым летом на конкретном дереве магнолии! – загораюсь я, – Интересно, а сколько цветков бывает на магнолиях у нас на Кунашире, максимально?

И я начинаю подсчитывать количество шишек…

Вот, я вижу ствол молодой магнолии! Диаметр её ствола – сантиметров семнадцать – восемнадцать. Я задираю лицо к небу и считаю шишки её прошлогодних цветов: «Один, два, три… семь. Семь шишек! Значит, прошлым летом, у неё было семь цветов! Запишем!».

Занятый магнолиями, я отстаю от Михаила и Андрея. Выше по склону, они каждый раз дожидаются, пока я подтянусь поближе…

Остановившись очередной раз, я записываю в свой дневничок: «Магнолия – три шишки». А вон! На другом дереве, я вижу целых шесть шишек!

– Саня! – до меня долетает крик, сверху, – Пошли!

– Иду! – отзываюсь я, обшаривая глазами, окружающий лес…

По мере нашего подъёма по склону, высота бамбуковых зарослей, постепенно, снижается. Это меня радует, с каждым шагом вверх по склону нам всё легче идти…

Неожиданно, я замечаю, что кустики голубики, попадающиеся мне в бамбуке – обморожены! Я склоняюсь над ними…

– Саня! Что у тебя? – невдалеке стоит, обернувшись ко мне, Анисимов.

– Голубика завяла! – отзываюсь я, – Но, смотри, Андрей – они были обморожены раньше! При цветении! И так, с цветками, и завяли…

– Ага! Я тоже заметил, что завяла!

Здесь, наверху, туман – тёплый!

– Это – он подогревается сверху, солнцем! – понимаю я.

Белой пеленой, туман едва колеблется вокруг нашей тройки, медленно ползущей по бамбуковому склону…

Мы подходим к нижней границе пояса кедрового стланика. На склонах вулкана Головнина, кедровый стланик не образует сплошных зарослей и, продвигаясь вверх по склону, мы не ломимся через заросли напролом, а обходим куртины кедрового стланика, виляя по лабиринту узких прогалин между ними. Здесь, ковёр бамбука – всего лишь, по колено…

Я фотографирую белые шапочки цветков багульника. Плотные щитки мелких, белых цветков стоят неподвижно, поникшие под тяжестью оседающей влаги моросящего тумана. А, как эффектно смотрится ярко-жёлтый цветок зверобоя! С капельками влаги на кончиках лепестков…

Вот, наконец и гребень кальдеры! Нас накрывает плотная пелена тёплого, как парное молоко, тумана. Крутнувшись во все стороны, я совершенно теряю направление!

– Куда мы должны были спускаться? – озадачиваюсь я, молча, – Не знаю…

Во все стороны вниз, под ноги,