отомщена еще одним обезглавленным трупом. Умирая, фейри ослабил хватку на ребенке, и его мать, лежащая теперь на земле под ним, подхватила того на руки. Церера бросила взгляд на старика в дверях, но его страданиям почти пришел конец, и сырая земля была уже готова встретить его. Женщина, крепко прижимая к себе ребенка, подошла к нему.

– Я присмотрю за ним, – сказала она. – А теперь идите. Ваша помощь нужна другим.

Церера присоединилась к остальным, внимание которых уже было приковано к группе женщин, которые загнали одного из захватчиков в угол возле крутого склона холма, удерживая его на расстоянии палками, пиками и вилами. Лесник протолкался сквозь толпу, и Церера увидела, что жители деревни осадили какого-то скорчившегося у земли волосатого зверя размером с горную гориллу, с лохматым коричневым мехом и бледным безволосым черепом, обезображенным какими-то вздутыми наростами.

– Эта страшила, – объяснил Лесник Церере, – называется хобгоблин.

Глаза хобгоблина были желтыми, что придавало им выражение пустой злобы. Чтобы не возникало никаких сомнений по поводу его настроения, он держал в одной лапе отрубленную голову Абанси – приз, который ему не хотелось отдавать, даже несмотря на то, что его окружали до предела обозленные женщины. Церера могла понять почему: на кожаных доспехах хобгоблина вместо эполет были приделаны почерневшие человеческие черепа, а сами доспехи были украшены чем-то, что на первый взгляд напоминало россыпь жемчужин, но при ближайшем рассмотрении оказалось человеческими зубами. На плечи у него был накинут тонкий шнур, который и вздернул на крышу Абанси, а в правой руке он держал деревянную булаву, усеянную зазубренными шипами из кварца и ярко-зеленого жадеита.

Когда Лесник приблизился к нему, хобгоблин оскалил клыки, распознав нового и более опасного врага. Но выпад Лесника был не более чем отвлекающим маневром. Когда хобгоблин переключил все свое внимание на него, воздев булаву, то обнажил свою уязвимую подмышку. Табаси, выступив из толпы, тут же воткнул ему в бок копье, толчками просовывая его все дальше и дальше, пока сталь не нашла сердце. Хобгоблин содрогнулся и испустил дух.

– Они уходят! – крикнул кто-то вдалеке, и Церера заметила, что ночь становится светлее, а темнота рассеивается. Фейри удирали из деревни.

– Держите ворота! – воскликнул кто-то еще. – Они забрали детей!

Толпа, устремившаяся к стенам, волной увлекла за собой Цереру, но предупреждение прозвучало слишком поздно, и ничего уже было не исправить. Ворота стояли открытыми, и жителям деревни оставалось только вглядываться в ночь – их лица освещал мост, подожженный отступающими фейри, чтобы обезопасить бегство, который теперь горел холодным голубым огнем.

Но вот самих фейри – равно как и детей, которых они украли, – уже и след простыл.

XXXVIII

WL-MIST (староангл.)

Туман, окутывающий поле боя и тела погибших

Салаама пребывала в смятении. Семь человек погибли и вдвое больше получили ранения, а двое младенцев, мальчик и девочка, пропали без вести. Некоторые жители деревни уже готовили лодки, чтобы пересечь реку в погоне за фейри, хотя Лесник пытался их отговорить.

– Нет смысла охотиться на фейри в темноте, – убеждал он. – Даже при дневном свете их очень трудно выследить, а если это те же самые, что убили госпожу Блайт и ее дочь, то они могут вообще не оставлять следов. Зрение и слух у них гораздо лучше, чем у любого из вас, так что вы станете легкой добычей.

Но никто не хотел его слушать, особенно родители и родня украденных младенцев. Церера едва ли могла их в этом винить. Это были матери и отцы, у которых отняли детей. Для них было немыслимо ничего не делать, кроме как заламывать руки в ожидании рассвета, зная, что все это время фейри и их собственные дети все больше удаляются от них. Даже Саада не сумела убедить их в том, что разумней всего обождать.

– Отпусти их, – печально сказала она Леснику. – Мы не сможем их задержать.

– Ты сможешь, – поправил ее Лесник. – Ты можешь приказать им дождаться восхода солнца.

– И как думаешь – они когда-нибудь простят меня за это, если в результате потеряют своих детей?

– Детям сейчас ничего не угрожает, – сказал Лесник. – Фейри нужно подольше сохранять им жизнь, чтобы понемногу подпитывать себя их светом. Они запасаются провизией, чтобы оставаться в движении.

– А вдруг им захочется наесться от пуза? – спросила Саада. – Что тогда?

– Они этого не сделают. Эти дети были завоеваны с большим трудом и стоили фейри немалых жертв. А еще атака не достигла своей цели – убить тебя, и они лишились фактора неожиданности.

– Тем не менее я не стану препятствовать желанию родителей этих детей немедленно отправиться за ними.

Так что они держались в стороне, пока три лодки, набитые вооруженными мужчинами и женщинами, переправлялись на противоположный берег реки. Жители деревни высыпали из них, взобрались на берег, и ночь поглотила их. Саада и все остальные отступили за стены, чтобы позаботиться о раненых и похоронить мертвых, оставив Лесника что-то разочарованно бормотать себе под нос.

– Вы не понимаете, – тихо сказала ему Церера. – У вас нет собственных детей.

– Да что ты знаешь? – резко ответил Лесник, и эта его вспышка застала Цереру врасплох. Он был на грани того, чтобы сказать что-то еще, но вовремя успел прикусить губу, прежде чем протопать обратно через ворота, ясно давая понять, что провожатые ему не требуются.

Послышался другой мужской голос.

– Ты ошибаешься, – произнес тот. – Они все его дети.

Это был Дэвид. Церера не разговаривала с ним с тех самых пор, как был убит первый из фейри, хотя и видела, как он о чем-то коротко переговорил с Лесником. В данный момент Дэвид сидел на берегу реки, перевязывая небольшую рану на левой руке. Церера подошла к нему.

– Что вы хотите этим сказать? – спросила она.

– Он смотритель этого места – всех этих мест, поскольку я думаю, что это всего лишь один мир из целого множества; или, правильнее сказать, один из вариантов одного и того же мира. Он остро чувствует каждую потерю.

– Но это не то же самое, что быть матерью или отцом, – возразила Церера.

– Разве? – Дэвид завязал бинт узлом и проверил его прочность, сжимая и разжимая кулак. – Наверное, ты права. Может, ему даже тяжелей, чем им.

– Почему?

– О, я просто размышляю вслух. Знаешь ту строчку из Библии: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих»?[19] Я всегда думал, что это неправильно. Величайшая любовь – это отдать свою жизнь за кого-то, кого ты совершенно не знаешь. Мы