почему-то тянет, вот как сейчас. «Таджикистан» — хорошее вино, мне расхваливали его, целебное, говорили, словно бальзам. Выпьем, дорогой муаллим, за ваше здоровье. Доброго вам пути!

— Нет, — сказал Салохиддинов, — поднимем этот бокал за наше знакомство и за нашу дружбу, за то, чтобы она была долгой и крепкой. Я уверен, вы будете честно, добросовестно служить народу, преодолеете все соблазны легкой жизни и обретете свое место под солнцем благодаря труду. За вас, мой юный и отважный друг, за ваши радости и счастье! Будьте здоровы!

— Спасибо, муаллим. За ваше здоровье!

Первая рюмка подействовала благотворно: усилила аппетит, подогрела приятную беседу. Подняли и по второй, после чего Салохиддинов не стал пить. Дадоджону очень хотелось, чтобы он выпил хотя бы еще одну рюмку, однако учитель был непреклонен. Тогда Дадоджон поднял тост за его счастливую дорогу, потом — за членов его семьи. Он входил в раж, и Салохиддинов, взяв бутылку с остатками вина, сказал:

— Вам тоже хватит!

— Хорошо, повинуюсь, — приложил Дадоджон руку к груди. — Но ешьте, пожалуйста, шашлык, остывает.

Он говорил без умолку. Его подмывало рассказать муаллиму о своей любви к Наргис и ее жестокосердном буйном отце, поделиться своими сомнениями и печалями, но в последнюю минуту он сдержал себя. Если бы знал их, он мог бы повторить в душе слова Саади…

Я не открою женской тайны никому.

Для всех уста свои замкнул я на замок[35].

Но Дадоджон и сам рассудил, что негоже раскрывать эту тайну — о любви не болтают, тем более о трудной и горькой, да еще за ресторанным столом. Может, он сам во всем виноват или отец встал стеною? А может, все это дело рук ака Мулло. Узел тугой, пока не распутаешь, лучше помалкивать. Он говорил о войне, о фронтовых приключениях, о краях и странах, в которых довелось побывать.

Салохиддинов слушал его, не перебивая, но потом вдруг взглянул на часы и воскликнул:

— Ого! Пора закругляться.

— Уже?.. Одну минуточку. — Дадоджон, поднявшись, ушел на кухню, расплатился и вернулся. — Идемте.

— Позовите официанта, пусть принесет счет, — сказал Салохиддинов.

— Счет оплачен, — улыбнулся Дадоджон.

— А вот это вы зря сделали. Поставили меня в неловкое положение: ведь я пригласил вас сюда.

— Но заказывал-то я, — рассмеялся Дадоджон. — Пустяки все это, — сказал он потом. — Главное, мы славно посидели. Идемте!

Они вернулись в номер. Салохиддинов собрал свои вещи. Достав из-под кровати чемодан Дадоджона, который он хранил всю эту неделю, он сказал:

— Сдаю в целости-сохранности, принимайте. — И спросил: — Вы куда-нибудь переберетесь или останетесь в гостинице?

— А меня оставят?

— Почему же нет? Сейчас постараемся уладить.

Спустившись вниз, они переговорили с администратором и, переоформив номер на Дадоджона, забрав вещи учителя, направились к автобусной остановке. Дадоджон ощущал и радость, и грусть. Радостно было оттого, что все так легко и просто уладилось с ночлегом, а грустно — из-за расставания с благородным, сердечным, умным человеком. Побольше бы таких людей на свете, никто не знал бы мучений и страданий!..

Когда Дадоджон, проводив учителя, вернулся в гостиницу, совсем стемнело, зажглись электрические огни. У входа его ожидал шеф-повар Истад-ака, и вправду земляк. Вцепился клещом и не успокоился, пока не затащил в ресторан и не угостил в своей подсобке шашлыком и вином. Дадоджон намеревался лечь пораньше, чтобы как следует выспаться и утром к девяти часам быть в наркомате. Однако вырваться из рук разгулявшегося Истада-ака ему удалось лишь около полуночи. Перепив, он спал беспокойно, забылся перед рассветом, а, проснувшись, увидел, что часы показывают половину десятого.

21

Дадоджон наспех умылся, быстро оделся и выскочил на улицу. Голова немножко побаливала, поташнивало. Выпить бы пиалку крепкого до горечи зеленого чая. Но и на это не осталось времени. Надо как можно быстрее добраться до наркомата, вдруг, на счастье, заседание коллегии начнется позднее.

Улицы полны народа, в автобусах иголке упасть негде. Однако Дадоджону все нипочем. Кого-то отпихнул, кого-то подтолкнул и влез в машину. Доехал, стиснутый со всех сторон, до нужной остановки. В половине одиннадцатого вошел в приемную наркома. Обитая черным дерматином дверь кабинета была плотно закрыта. Ясно, что нарком на месте, но секретарша сказала:

— Коллегия началась вовремя, повестка дня большая, так что напрасно вы не послушались меня и предварительно не позвонили. Вряд ли нарком примет вас сегодня.

— Завтра прийти?

— Завтра выходной день. В понедельник с утра.

— В понедельник, — пробормотал Дадоджон и, потоптавшись, словно в ожидании, что секретарша, может быть, скажет что-нибудь иное, более утешительное, протяжно вздохнул и вышел из приемной.

— Только прежде обязательно позвоните! — сказала секретарша вслед.

Дадоджон постоял в коридоре, поразмыслил и направился в отдел кадров. Оказалось, начальник отдела тоже на коллегии. М-да! Все двери перед ним закрыты. Словно нарочно, куда ни пойдет — неудача. Как говорится, мое счастье — дождь да ненастье. Конечно, сегодня сам виноват, надо было пораньше встать и прийти. Какого черта вчера разгулялся и пьянствовал до полуночи с каким-то Истадом? Кто заставлял? Зачем все это надо было? Вот теперь и расплачивается. Теперь нужно набраться терпения и ждать… целых два дня ждать, другого выхода нет.

А куда же сейчас деться? На противоположной стороне улицы находился вход в Центральный парк культуры и отдыха. За оградой его слонялись несколько человек. «Вероятно, такие же, как и я, бездельники», — с горечью подумал Дадоджон и, вспомнив, что там есть чайхана, подошел к массивным железным воротам парка. На пути встал контролер: нужно приобрести входной билет. Дадоджон поплелся к кассе. Его опередил высокий молодой человек в форме офицера милиции.

— Я и на вас купил билет, — весело произнес он, повернувшись к Дадоджону, и протянул серый листок: — Прошу!

Дадоджон сначала оторопел, а потом, узнав своего однокурсника и товарища, разом оживился и воскликнул:

— Махмуджон, родной! Это сон или явь? Махмуджон — офицер милиции? Ну и чудеса! Да ты ли это?

— Так точно, Махмуджон собственной персоной. Старший лейтенант милиции, стерегущий покой Дадоджона и его друзей, — сказал Махмуджон и громко, от души, засмеялся.

Они горячо обнялись и расцеловались, затем направились в парк и прогулялись по его малолюдным аллеям. Их беседа была несвязной, они перескакивали с одной темы на другую, в основном вспоминали о годах учебы. Зашли в столовую, в этот час почти пустую, и сели в дальнем углу, заказали чайник чая.

— Двойной? — спросил официант.

— Что «двойной»? — не понял Дадоджон.

— Настоящий! — ответил Махмуджон резким тоном, изменившись в лице, и официант мгновенно расплылся в угодливой