Он завернул в кафе «Виндзор», заказал кофе с коньяком и заметил, что посетители смотрят на него. Ему показалось, что о нем говорят, и тотчас же убедился, что так оно и есть. И сам удивился тому, как мало ему дела до этого.

Ту, которая вслед за тем пришла кое-что рассказать ему – да, теперь люди окружали его и рассказывали ему истории, – звали Мерседес Грау. В день убийства сеньорита Грау ждала трамвая на углу Девятой калье, у «Торре де Лондрес». И обратила внимание на элегантного господина, стоявшего в нескольких шагах от нее и, вероятно, тоже чего-то или кого-то ждавшего. Он показался ей знакомым, но вспомнить, где она его видела, Грау не смогла. На нем были лакированные башмаки тонкой кожи, черные брюки в тонкую полоску и светло-серое длинное пончо. Несомненно, Мерседес Грау где-то уже видела его раньше: она узнала эти усы и эти маленькие глазки, а по особому оттенку кожи поняла, что он свежевыбрит. И наконец вспомнила – несколько раз она встречала его в соборе на мессе, а еще – в зале «Олимпия» на киносеансе (шел то ли «Граф Монте-Кристо», то ли «Три мушкетера», то ли какая-то короткометражная лента, снятая братьями Ди Доменико). Покуда Мерседес размышляла, стоит ли кивнуть ему, чтобы не показаться неучтивой, элегантный господин направился к какому-то мужчине, по виду – из простых: мастеровой или рабочий – и сказал ему:

– Вон идет генерал Урибе.

Мерседес взглянула в ту сторону, куда он показывал, и в самом деле увидела, что по Девятой калье спускается генерал Рафаэль Урибе Урибе. Мастеровой, до этой минуты стоявший на углу у собора Сан-Бартоломе, дождавшись, когда генерал пройдет мимо – так близко, что пришлось даже чуть попятиться, уступая ему дорогу, – двинулся следом. Он шел короткими шагами, а руки его двигались под пончо, сказала Мерседес. Элегантный же господин не тронулся с места, стоял на тротуаре как вкопанный. Мастеровой шел за генералом, который пересек Седьмую карреру и уже направлялся к Капитолию, шагая вдоль каменной стены; в этот миг Мерседес заметила, что вышедший навстречу ему от угла этой самой стены еще один человек, тоже в сильно поношенном пончо и тоже простонародного вида, выпростал руку из-под пончо и набросился на генерала, несколько раз ударив его по голове так, что тот навзничь упал на стену. Мерседес слышала, как кто-то сказал: «Черт, рукоять сломалась». В этот миг тот, кто шел за генералом, подскочил к нему и тоже ударил его. Кто-то крикнул: «Полиция!» Первый нападавший, убегавший – впрочем, не слишком торопливо – к югу, оказался вплотную к Мерседес Грау, которая в ужасе только и смогла воскликнуть: «Средь бела дня убивают людей в Боготе!»

– Так вот и убивают, – ответил тот.

Мерседес не в силах была взглянуть ему в глаза, но рассмотрела орудие убийства – нож или скорее маленькое мачете, блеснувшее под распахнутым пончо. Потом, когда нападавший подошел к элегантному господину в лакированных башмаках, тот жутким голосом – голосом, который Мерседес никогда не позабудет, хоть она и не смогла бы объяснить, чем же он так ее поразил; голосом спокойным, будто исходящим из совершенно неподвижного рта; голосом, при воспоминании о котором Мерседес до сих пор бросает в дрожь, – произнес:

– Ну что? Убил?

Мастеровой – не глядя на него или глянув искоса – ответил:

– Да, убил.

И вслед за тем завернул за угол, в западную сторону, Тот, что был в лакированных башмаках, по Девятой каррере направился вверх, в противоположную сторону, к горам. Мерседес Грау, чтобы не потерять его из виду, сделала вдогонку два шага и увидела, как тот, пройдя примерно полквартала, встретился еще с одним человеком – тучным, тоже хорошо одетым и в фетровой шляпе. И не поздоровался с ним, как обычно бывает, когда столкнешься на улице со знакомым: нет, дальше оба они зашагали вместе, словно поджидали друг друга. И продолжили путь – вверх по склону мимо дома Урибе, под балконом иезуитского колледжа, меж тем как генерал, привалясь спиной к низкой каменной ограде, истекал кровью под крики, призывы о помощи и топот людей, со всех сторон бежавших по проспекту.

И Ансола спросил себя – кто же этот человек в лакированных башмаках? Кем может быть человек, который спросил у Галарсы: «Убил?» – и, получив утвердительный ответ, удалился с места преступления? Ни полиция, ни следователи не сочли нужным установить его личность; после убийства Урибе Мерседес несколько раз видела его, но так и не выяснила, кто он. Она заметила его – или ей так показалось – в похоронной процессии, провожавшей покойного генерала, видела его – или думала, что видит – среди тех, кто устанавливал мемориальную доску на восточной стене Капитолия. Но и в том, и в другом случае она была одна, ей некого было спросить об этом человеке, а тот исчезал так же внезапно, как появлялся. «Может быть, это была игра воображения?» – думал Ансола. Он знал, что оно способно еще и не на такое, а у жителей Боготы в эти дни воображение бушевало и буйствовало, срывалось с цепи. Как бы то ни было, Мерседес не выдумала себе человека в лакированных башмаках. По крайней мере в этом Ансола был уверен. Этот человек был всамделишный, говорил настоящим голосом, носил настоящие башмаки и, более того, доказывал своим существованием, что Галарса и Карвахаль действовали не в одиночку и что произошло нечто гораздо более значительное и крупное, нежели хотелось считать Саломону Корреалю и Родригесу Фореро. «Нет, – подумал Ансола, – у двоих злоумышленников были сообщники». На убийство генерала Рафаэля Урибе Урибе, проломленный череп которого он держал в руках и поглаживал кончиками пальцев, двое мастеровых решились не на свой страх и риск, не потому, что остались без работы и решили сорвать на политике злость. Тут явно было что-то другое. И с ними заодно действовал и третий, вооруженный не топориком, а кастетом, и еще некто чисто выбритый, одетый лучше, чем нападавшие: он сперва наблюдал на расстоянии, потом предупредил Карвахаля о появлении Урибе, а потом спросил Галарсу о результатах. Сговор, подумал Ансола и тотчас поправился – заговор, и эти слова звучали у него в голове, словно намеренное оскорбление, и заставляли зажмуриваться.

Ближе к марту Ансола заметил небывалое и необъяснимое явление – по всей стране объявилось сколько-то ясновидящих, пророчиц, гадальщиц, предсказавших за несколько дней убийство генерала Урибе. В Симихаке, в ста тридцати пяти километрах от Боготы, пятеро свидетелей подтвердили, что Хулио Мачадо объявил о гибели генерала за сорок дней до того, как она произошла. Когда пророчество сбылось, ясновидящий Мачадо встретился с неким Дельфином Дельгадо и спросил его: «Помнишь, я говорил? Помнишь?» В Тене, расположенной в шестидесяти шести километрах от столицы, человек по имени Эухенио Галарса за несколько месяцев до преступления сказал, что его двоюродный брат станет убийцей генерала. «А я не хотел принимать в этом участия, потому что происхожу из хорошей семьи». Позднее, вынужденный подтвердить сказанное, он заявил, что насчет своего родства с убийцей, которого знал только по имени, солгал, и отрицал все остальное. Нет, он никому не говорил, что заранее знал о готовящемся преступлении, свидетели, без сомнения, просто неправильно его поняли, тем паче что он в тот день был пьян.

Самого известного из этих прорицателей звали Аурелио Кансино. По профессии он был механик и в начале августа 1914 года начал работать во франко-бельгийской промышленной компании, а за несколько недель до убийства генерала в числе других специалистов был нанят на строительство электростанции в Ла-Комоде неподалеку от Суайты, в департаменте Сантандер, в двухстах семидесяти километрах от Боготы. За шестнадцать дней до убийства Урибе товарищи по работе слышали от Аурелио, что генералу Урибе жить осталось самое большее дней двадцать. «Мне это доподлинно известно», – передавали его слова. А когда убийство совершилось, многие слышали, как он злобно повторял: «Жаль, не я его пристукнул. Я бы ему глотку перегрыз и кровь выпил». Еще говорил, что знаком и с Галарсой, и с Карвахалем, прекрасно знает, к какому обществу они принадлежат, и может утверждать с уверенностью и ошибиться не боясь, что оба убийцы ничего не расскажут о своем преступлении. «Им приказано ни словечка больше не говорить», – так, по словам свидетелей, говорил Кансино. Все, кто слышал его пророчество, подступили к нему после того, как прочли про убийство в газетах, и он с самодовольной и удовлетворенной улыбкой сказал им: