общем, Маша явно была законченной психопаткой. В моём времени такие на богемных тусовках выдрючиваются. Только вот здесь люди были покрупнее. Тут играли всерьез.

Махно был в грустном положении. С одной стороны на него наезжали отморозки во главе с Никифоровой. Которые хотели только стрелять и грабить. С другой — авторитетные командиры вроде Семена Каретникова. Им хотелось именно той самой «мужицкой воли» — чтобы жить по своим понятиям и ни от кого не зависеть. И те, и другие говорили, что «батька стал не тот».

Потому-то мы и встречались один на один. Выход-то ему я Махно предлагал такой. Пока что приводить свою Повстанческую армию в порядок. А потом, когда начнется война, снова идти сражаться. Как я подозревал, долго ему без дела скучать не придется.

Окончание Великой войны породило совершенно иную ситуацию. Дело в том, что в России имелось множество тех, кому большевики не нравились и кто хотел бы свалить за бугор. Но раньше было особо некуда. Точнее, Германия не препятствовала въезду эмигрантов. Но там прибывшим заявляли: терпеть иностранцев на своей территории они не намерены. А потому — либо иди в концлагерь, либо добровольцем в армию. В Швецию пути практически не было — финны не пропускали эмигрантов, опасаясь, что те едут к Маннергейму. Через Мурманск добираться было тяжело — суда туда приходили редко, для того, чтобы на них попасть, требовались определенные знакомства и, конечно, деньги.

И вот теперь открылись все пути. Советская власть не препятствовала. Точнее, имелись желающие закрыть границу — но товарищ Дзержинский привел сведения по раскрытым антисоветским заговорам. Их было много. Так что решили — пусть уезжают. Так что я анализировал сведения по сложившимся эмигрантским центрам.

В Лондон перебралась из Америки Александра Федоровна, вокруг которой сгруппировались разные болтуны и проходимцы. В частности, знаменитое черносотенное трепло Николай Марков, тот который за номером два[103]. Ну, и такие же деятели. В основном, это были сановники Российской империи, многие из которых уехали ещё до большевистского переворота.

Сама экс-императрица постоянно выступала с заявлениями в прессе, призывала к крестовому походу против большевиков. Сетовала на черную неблагодарность русского народа. Дескать, что с такими церемониться? Если нужно залить страну кровью — то давайте зальем. Ей явно совсем снесло крышу. Она стала кем-то вроде Новодворской моего времени. Разумеется, мы все её пассажи с удовольствием перепечатывали в советской прессе. Прочтя одну её тему, Миша сказал:

— Слушай, а может, мы гонорары ей станем платить?

Интересно, что, несмотря на родственные связи, англичане не спешили признавать Александру Федоровну законной государыней.

Другая монархическая тусовка скапливалась в Берлине. Эти ориентировались на великого князя Николая Николаевича. Впрочем, царский дядя держался осторожно. Он заявил, что «не предрешает будущего образа правления России». Из известных личностей тут крутился Пуришкевич.

Демократы в лице «Русского политического совещания» окопались в Париже. Это были, так сказать, «февралисты». Учредительное собрание и всякая такая ерунда.

А в Варшаве проявился Савинков. Польша уже провозгласила свою независимость, правда, без «германских» польских земель. Тут рулил Юзеф Пилсудский, с которым Савинков вместе учился. Он создал какую-то свою структуру и выступал за «третью революцию». Пока что Савинков ждал, пока начнутся крестьянские восстания против большевиков.

Разные игры

В небольшой польский населенный пункт, представляющий из себя что-то между городом и деревней, входила колонна всадников. Это были суровые и явно боевые парни, они были одеты в защитную форму, на которой не имелось никаких знаков принадлежности к кому бы то ни было.

Настроение у въезжающих было паршивое. Дело даже не в том, что у некоторых из них имелись кое-как завязанные и кровоточащие повязки. Ну, это чувствуется. Отряд пришел на свою базу отнюдь не с победой. И паненки, первоначально высыпавшие из домов, как-то замялись Не были похожи эти бойцы на тех, кто неделю назад ушел за границу Советской России. Тогда-то они были полны энтузиазма. Дескать, перевешаем комиссаров и прочих большевиков. А там уж недалеко от Польши «от можа до можа». Было понятно, что на той стороне их встретили совсем не хлебом-солью. Уходило в поход пятьсот человек. Вернулись, самое большее, полторы сотни.

Командир подразделения, Булак-Балахович, крепкий мужчина с подвернутыми по-кавалерийски усами, отдал все необходимые распоряжения — и отряд стал растекаться по населенному пункту. Сам же он направился к одному из домов возле площади, на крыльце которого стоял настоящий командир. Виктор Савинков.

Савинков просто кивнул — и они прошли в гостиную. Этот дом принадлежал какому-то местному начальнику, так что некоторые признаки цивилизации тут имелись. Булак-Балахович рухнул на грубый стул — и тут же принял стакан самогонки.

— Ну, и что? — Спросил Савинков после того, как Булак-Балахович зажевал самогонку салом.

— Всё дерьмо. Нас связали боем эти… чоновцы. Ну, с ними бы мы справились. Но потом с тыла стали садить пулеметы. Не меньше двадцати. Что мне было делать? Я сумел вырваться. Вот с теми, кто остался, я вернулся.

Если б перед Савинковым сидел иной человек, то Борис Викторович, может, и усомнился бы в докладе. Откуда возле небольшого белорусского городка двадцать пулемётов? Но Булак-Балахович уж точно трусом не был. Если он так сказал — значит, так оно и было. Этот человек являлся представителем той породы людей, которых война навсегда отравила. Таким людям понравилось воевать. По большому счету, ему было наплевать, за кого сражаться. Ему нравился сам процесс. Но воевал он лихо.

— Черт! Они нас ждали! Где-то у вас в штабе сидят предатели.

— Ладно, иди отдыхай. Сейчас всё одно ничего не придумаем.

Булак-Балахович, громыхая сапогами, ушел, прихватив бутыль самогона.

А Савинков задумался. Всё у него шло не так.

После разгрома повстанцев в Ярославле чекисты взялись за созданную им организацию. Шерстили всерьез. Кто бы мог подумать, что Дзержинский взял на службу работников охранки? А уж они-то работать умели. Так что всё подполье было уничтожено быстро и без проблем. Савинков ринулся на восток, к Колчаку. Но там на него смотрели очень плохо. Как на террориста. На самом-то деле Бориса Викторовича не волновали разные идейные вопросы. Он-то верил в Ницше. Но вот Колчак смотрел на него с откровенным омерзением. Савинков отбыл в Америку, но там было ещё хуже. С Александрой Федоровной говорить было не о чем. Он приехал в Париж. Демократы к нему отнеслись лучше, но Борис Викторович быстро понял, что с ними каши не сваришь. А Савинков очень хотел победить. Его ведь, такого крутого, опустили в дерьмо после разоблачения Азефа.