Несмотря на то что на улице было почти темно, бабушка не снимала очки. Мишель даже решила взять ее покрепче под локоть, чтобы она, не дай бог, не оступилась. Прижалась к ней плечом и почувствовала насыщенный, немного терпкий аромат. «Андрей бы точно сказал, что так пахнет в оперном театре. Вот глупый!»

– Ну, расскажи, как ты живешь? – попросила Мишель.

Она очень странно чувствовала себя от того, что понимала: со стороны они с бабушкой выглядят почти одинаково. Да, их разделяли пятьдесят лет. Но на плохо освещенной улице это особенно не бросалось в глаза. А вот схожесть была очевидна. Стройные, с темными волосами до плеч. Даже пальто, в которые они были одеты, не очень-то отличались. Только у Мишель из тонкой черной шерсти, а у Елизаветы Кирилловны – из какой-то искусственной ткани. Но в сумерках и эта разница не бросалась в глаза. «Надо будет подарить бабушке новое пальто», – решила Мишель. Ей вдруг очень захотелось позаботиться о ней. Нет, не потому, что та была старой. Наоборот, была так прекрасна, что красоту ее хотелось подчеркнуть и преподнести в самом выгодном свете. «Наверное, ей пошли бы длинные серьги с темно-рубиновыми камнями, – подумала Мишель и вдруг осеклась. Она ведь так и не знала, какого цвета глаза у бабушки. Если темно-карие, то да, рубины подойдут. А если ярко-синие – то лучше выбрать бирюзу подходящего оттенка или аквамарины. Интересно все-таки, какого цвета у нее глаза?

– А живу я в целом неплохо, – произнесла Елизавета Кирилловна хорошо поставленным голосом. – В театре все, как всегда – работы много, о себе и подумать-то некогда. Вот, хотела к юбилею сделать творческий вечер, но не сложилось. Аркаша умер. Как-то было не до того. Да и неприлично. Что люди скажут? Хотя у меня же в этом году все совпало – и восьмидесятилетие, и шестьдесят лет сценической деятельности. Так что, жаль, жаль…

Мишель растерялась. У бабушки сын недавно умер, а она переживает о каком-то творческом вечере. Как такое может быть? Если умер ребенок, пусть даже взрослый, да любая мать, скорее, от горя разум потеряет. Но уж точно не будет переживать о том, что юбилей сорвался. «Актриса – это какая-то другая порода женщин», – подумала Мишель. Она уже полюбила свою бабушку, а потому хотела любым способом ее оправдать.

– А ты как живешь? – спросила Елизавета Кирилловна после того, как они завернули на темную улицу, где не горел ни один фонарь.

– Нормально, – пожала Мишель плечами.

Хорошо, чтобы вокруг была кромешная тьма и бабушка не видела выражение ее лица.

«Хорошо! Очень хорошо! Просто отлично! Мне тридцать лет, и я молодо выгляжу. Почему? Нет, не потому, что я так тщательно слежу за собой и у меня отличный генотип. Все гораздо проще. В моей жизни нет ничего, что может состарить, – ни детей, ни мужа, ни даже своего дома. Все время в движении, все время на бегу. Разве так можно хоть когда-нибудь состариться? Только вот кому она нужна, эта бессмысленная и бесконечная молодость?»

– Ты прекрасно выглядишь, – бабушка как будто подслушала ее мысли. – Правда, на мать похожа очень.

– А на отца? – неуверенно спросила Мишель, не зная, стоит ли ей задавать этот вопрос. Впрочем, если бабушка, судя по всему, больше грустит о том, что сорвался ее юбилей, а не о смерти своего единственного сына, значит, ничего страшного в вопросе нет.

– Знаешь, я не помню его.

– То есть как?

Мишель была так потрясена, что даже остановилась. Только в этот момент она заметила, что ветер с моря усиливается и вот-вот пойдет дождь. Когда она шла, прижавшись к бабушкиному плечу, холод не был так ощутим.

– Я не помню его, когда он еще был собой. Понимаешь? – почти равнодушно произнесла бабушка. Но не от жестокости, а потому, что, видимо, эта фраза помогала ей справляться с болью.

«Я не помню его, когда он был собой. Я не помню того времени, когда он еще не превратился в чудовище. Я не помню ничего! А тот, кто умер совсем недавно, – это совсем не мой сын, это руины, которые остались от человека, когда-то бывшего моим сыном».

Нет, бабушка ничего такого не сказала. Но Мишель все поняла.

– Как он умер? – не смогла она удержаться от вопроса.

– Не знаю. Его нашли спустя пять дней после смерти. Хорошо, что театр помог с похоронами. И твой отец тоже. Все-таки он редкий человек.

– Что? – Мишель показалось, что она ослышалась или начала сходить с ума.

– Я говорю про Александра Генриховича, – хрипло произнесла бабушка. – Маша, очень холодно, идем быстрее, а то я завтра не смогу выступить на худсовете. А там будет обсуждаться очень важная тема.

«Она все-таки либо слишком старая, либо сумасшедшая, – подумала Мишель. – Как она может так легко и непринужденно жонглировать словами? Неужели ничто не способно взволновать ее по-настоящему? И когда она наконец-то снимет свои очки? Неужели она хоть что-то в них видит?»

– А у тебя любовник есть? – вдруг спросила бабушка без всякого перехода.

– Целых три, вернее, два с половиной.

– О, ты моя внучка! Хотя в твои годы у меня было пять. А половина – это как? Импотент или жадный?

– И то и другое, – засмеялась Мишель.

– Ну, тогда его надо гнать вон без сожаления. Еще что-то одно можно простить, но эти два недостатка сразу – это уже никуда не годится. Значит, у тебя всего два любовника? Один нравится, второй богатый? Так?

– Не угадала, один женатый и известный, а второй – просто хороший парень.

Мишель и сама не могла понять, почему она так откровенна с этой пожилой женщиной, которую не знала еще несколько часов назад. Может, и правду говорят, что бабушка – это особенный человек, ни на кого не похожий. И не важно, прошли ли тридцать лет твоей жизни рядом с ней, или вы встретились лишь сегодня.

– Понятно, – отчеканила бабушка и вздохнула слишком наигранно, видимо, чтобы подчеркнуть свою следующую фразу: – А в твоем возрасте просто хороший парень – это слишком мало. Слишком! Только когда ты безнадежно состаришься, то поймешь, что именно это есть самое главное. Но, увы, будет поздно. Да, все женщины похожи.

– А куда мы идем? – перевела Мишель разговор на другую тему.

– К тебе домой, – спокойно ответила Елизавета Кирилловна.

Удивительно, но Мишель не почувствовала ничего. Словно подхваченная ветром пушинка, в абсолютной тьме неслась она навстречу своему прошлому и не испытывала при этом ни страха, ни радости, ни печали. В этом движении она неожиданно для себя обрела покой, плавно перетекающий в равнодушие.

– Вы с мамой жили там, пока она не сбежала с Александром Генриховичем. Я всегда осуждала ее, но в последние годы мне иногда приходит в голову – а может быть, она была права? И с тонущего корабля действительно надо бежать? Вот погибли бы вы все вместе, и что же в этом хорошего? А так хоть кто-то выжил.

– Бабушка, отец когда-нибудь вспоминал про нас?