ели яблоки, ломтики сыра и диетическое сухое печенье. Ее путь лежал дальше, через выкрашенный в белый цвет холл с портретами в позолоченных рамах, на которых были изображены бывшие ректоры в мантиях с высокими стоячими воротниками, излучавшие со стен доброту и оптимизм и составлявшие резкий контраст вытянутым, выцветшим шторам в голубовато-золотых папоротниках.

В просторном дворе колледжа ее ноздри атаковал острый запах темно-игольчатых сосен; каменный мальчик все так же стоял на одной ноге, его каменные крылья, словно веера, покрытые перьями, удерживали равновесие на ветру, и он не выпускал из рук лишенного воды дельфина, стойко перенося суровую, резкую погоду чужого климата. Поздно вечером после снегопада Доди голыми пальцами счищала налипший снег с каменных зрачков и пухлых каменных ножек херувима. «Если не я, то кто?»

Пробираясь по заснеженным теннисным кортам в Арден, дом для иностранных студентов, в котором жила небольшая, тщательно отобранная группа из Южной Африки, Индии и Америки, она беззвучно молилась оранжевому зареву города, слабо различимому над голыми верхушками деревьев, и далекому драгоценному мерцанию звезд: пусть что-то случится. Пусть что-то случится. Что-то ужасное, что-то убийственное. Что навсегда покончит с бесконечным шелестящим потоком авиапочты и пустых страниц, переворачиваемых в библиотечных книгах. «Как мы растрачиваем себя впустую, как расточаем себя! Позволь мне стать Федрой и облечься в красный плащ рока. Позволь оставить след».

Но дни проходили один за другим, ровные и безмятежные, неуклонно приближая ее к степени бакалавра гуманитарных наук, и миссис Гини каждый субботний вечер, в одно и то же время, приходила, нагруженная свежими простынями и наволочками, как наглядное свидетельство непоколебимой, вечно обновляемой чистоты мироздания. Для миссис Гини, экономки родом из Шотландии, самыми страшными словами были «пиво» и «мужчины». Когда мистер Гини умер, память о нем была убрана в нечто вроде папки с газетными вырезками, снабжена подписью и отправлена на хранение, а миссис Гини расцвела, снова обретя девственность, чудесным образом вновь стала девицей через много лет.

В пятницу вечером, дожидаясь Хэмиша, Доди надела черный свитер и шерстяную юбку в черно-белую клетку, схваченную на талии широким красным поясом. «Я вытерплю боль», – торжественно заявила она вслух, покрывая ногти красным лаком. Седьмая страница незаконченной статьи о совокупности художественных приемов в «Федре» торчала в пишущей машинке. Через страдания приходит мудрость. Сидя в мансардной комнате третьего этажа, Доди вслушивалась в последние предсмертные крики ведьм на дыбе, Жанны д’Арк в треске костра, неизвестных женщин, факелами пылающих в искромсанном металле родстеров на Ривьере, и свободной от предрассудков Зельды, сгоревшей за решеткой своего безумия. Какие видения возникают в тисках судьбы, а не в убаюкивающем уюте согретой грелкой постели? Она мысленно снимала с себя одежду, обнажая плоть. Чтобы почувствовать это.

Стук в белую дверь. Доди закончила красить мизинец на левой руке и завинтила пузырек с ярко-красным содержимым, все это время удерживая Хэмиша за дверью. Затем, помахав рукой, чтобы лак быстрее высох, осторожно открыла дверь.

Добродушное розовое лицо и тонкие губы, готовые к ироничной улыбке умника. Опрятный темно-синий блейзер с медными пуговицами, делавший Хэмиша похожим на школьника или сошедшего на берег яхтсмена.

– Привет, – сказала Доди.

– Как поживаешь? – Хэмиш без приглашения вошел в комнату.

– У меня синусит. – Доди зашмыгала носом и из-за комка в горле издала некрасивый квакающий звук.

– Послушай, – Хэмиш смерил ее взглядом светло-голубых глаз, – мне кажется, нам пора перестать портить друг другу жизнь.

– Разумеется. – Доди вручила юноше красное шерстяное пальто, а сама в несколько раз сложила свою академическую мантию. – Разумеется, – повторила она и просунула руки в красное пальто, предупредительно поданное Хэмишем. – Можешь понести мою мантию?

Выходя из комнаты, Доди щелкнула выключателем и закрыла дверь. Идя впереди Хэмиша, ступеньку за ступенькой преодолела два пролета лестницы. Нижний коридор был пуст, с множеством выходящих в него дверей и стенами, обитыми темными панелями. Ни звука, слышалось лишь глухое тиканье допотопных часов на лестничной клетке.

– Я должна расписаться об уходе.

– Ничего ты не должна, – возразил Хэмиш. – Ты придешь сегодня поздно. И у тебя есть ключ.

– Откуда ты знаешь?

– У всех девушек в этом доме есть ключи.

– Но, – шепнула Доди с сомнением, когда Хэмиш уже открывал дверь на улицу, – у мисс Минчелл такой острый слух.

– Минчелл?

– Она секретарь колледжа. Спит здесь и нас охраняет.

За завтраком Минчелл председательствовала за столом, вид у нее был грозный, а губы плотно сжаты. По слухам, она лишилась дара речи, когда американские студентки стали приходить на завтрак в пижамах и купальных халатах. Что до английских девушек, то они являлись к утреннему чаю, к которому подавался белый хлеб с копченой рыбой, полностью одетые и накрахмаленные. Американки в Ардене, по мнению Минчелл, должны были радоваться и одним тостам. Каждой студентке в воскресенье утром выдавалась целая четверть фунта сливочного масла на неделю. Только обжоры покупали масло в домашних и колониальных магазинах и намазывали его толстым слоем на хлеб, в то время как мисс Минчелл неодобрительно обмакивала сухой тост во вторую чашку чая, не позволяя себе нервничать.

Черное такси замаячило в кольце света от ближайшего фонаря, у которого весенними вечерами обжигают крылышки мотыльки. Но сейчас мотыльков не было, только зимний воздух, подобно касанию крыльев северной птицы, пробегал дрожью по спине Доди. Задняя дверь такси, открывшись на черных петлях, обнажила голый салон и потрескавшиеся кожаные сиденья. Хэмиш помог Доди сесть в машину и забрался следом. Он захлопнул дверь, и, словно повинуясь этому сигналу, такси покатило по подъездной аллее, и из-под его колес вылетал гравий.

Яркие фонари с Фен-Козуэй плели таинственные блики на голых стволах тополей вдоль Шипс-Грин и на домах и фасадах магазинов Ньюнэм-Виллидж, отражаясь в салоне желтоватым светом, пока такси подпрыгивало на ухабах узкой дороги, ведущей к Силвер-стрит. Хэмиш и водитель не обменялись ни словом. Доди засмеялась.

– Ты обо всем договорился заранее?

– Я всегда так делаю. – В зеленовато-желтом свете уличных фонарей черты лица Хэмиша обрели странно восточный колорит, его бесцветные глаза казались узкими щелками над высокими скулами. Но Доди знала, что он всего лишь пропитанный пивом канадец, и эта восковая маска сопровождает ее, для удобства, на вечеринку поэтов и робких университетских подражателей Д. Г. Лоренсу. Только произведения Леонарда стояли выше пошлого остроумия. Доди не была с ним знакома, но то, что она читала, говорило о многом. Будь что будет.

– Я всегда все планирую заранее, – сказал Хэмиш. – Вот и сейчас в мои планы входит выпить с тобой где-нибудь. А уж потом ехать на вечеринку. Там никто не появится раньше чем через час. Потом, может, забредет кто-нибудь из преподавателей.

– А Мик и Леонард будут?

– Ты с ними знакома?

– Нет, только читала.

– Будут, конечно. Если кто-то вообще будет. Но ты держись