– Это еще почему? – Стоило туда идти, чтобы держаться подальше! Непонятно, хочет она этой встречи сама или ею управляют звезды и Орион тащит ее за собой в оковах?

– Потому что они лицемеры. И еще первые волокиты в Кембридже.

– Я могу постоять за себя. – «Ведь, отдавая, я никогда не отдаю всего. Повсюду за моей спиной маячит хитрая скряга Доди, которая никогда не отдаст самый драгоценный камень в короне. Всегда в безопасности, ухаживая, словно монахиня, за своей статуей. С каменными крыльями и ничьим лицом».

– Конечно, – согласился Хэмиш. – Конечно.

Такси остановилось напротив остроконечного каменного фасада Королевского колледжа, этого накрахмаленного кружева, которое только по чистой случайности называют камнем. Юноши в черных мантиях по двое и по трое выходили из ворот, проходя мимо будки привратника.

– Не беспокойся. – Хэмиш подвел ее к тротуару и остановился, отсчитывая монеты в ладонь безликого водителя. – Все предусмотрено.

Из полированного деревянного бара Миллера Доди видела, как в дальнем конце устланного ковром помещения по обтянутым плюшем ступеням поднимаются в ресторан и выходят из него парочки: голодные – вверх, насытившиеся – вниз. Сальные отпечатки губ на бокалах от жирной куропатки и рубиновые – от полудрагоценных вкраплений смородинового желе. Виски стало действовать, симптомы синусита поубавились, но голос, как обычно, тоже начал пропадать. Стал тихим и глухим.

– Хэмиш, – попробовала произнести Доди.

– Где ты витаешь? – Его теплая рука под ее локтем была ничуть не хуже любой другой теплой руки. Люди проплывали мимо, как волны, без лиц, без ног. За окном, обрамленным зелеными резиновыми листьями, вдруг откуда-то из темного моря возникали очертания лиц и вновь пропадали – бледные подводные растения, почти неразличимые.

– Ты готова?

– Готова. Моя мантия у тебя?

Хэмиш показал ей черный сверток, перекинутый через его руку, и стал проталкиваться сквозь окружившую бар толпу к вращающейся стеклянной двери. Доди следовала за ним чрезвычайно осторожно, сосредоточившись на широкой темно-синей спине, а когда он распахнул дверь, пропуская ее вперед, взяла его под руку. Хэмиш был надежным, с ним она чувствовала себя в безопасности, болтаясь сзади, как воздушный шар. У нее кружилась голова, она ощущала тревожное возбуждение, но все же сохраняла осмотрительность в окружавшем их шуме. Наступи на эту льдину и сломаешь маме спину… Нерешительно она вышла на площадь.

– Надень-ка мантию, – сказал Хэмиш через некоторое время. – Не хочется, чтобы кто-то из надзирателей задержал нас. Особенно сегодня вечером.

– Почему особенно сегодня?

– Они будут меня искать. С бульдогами и все такое.

На Пиз-Хилл под светящимся зеленым шатром театра «Артс» Хэмиш помог ей просунуть руки в прорези черной мантии.

– Немного порвалась на плече.

– Я знаю. От этого всегда кажется, что на мне смирительная рубашка. Сползает, и приходится прижимать руки к бокам.

– Если заметят дыру, мантию тут же выбросят. Подойдут, спросят и разорвут на месте.

– Я зашью, – сказала Доди. «Починю. Починю потрепанную, рваную мантию. Спасу худой рукав». – Зашью черными нитками для вышивания. Ничего не будет заметно.

– Все будут в восторге.

Держась за руки, они пересекли открытую мощеную площадь Маркет-Хилл. Звезды тускло светились над боковым крылом церкви Святой Марии Великой, где на прошлой неделе кающиеся грешники слушали Билли Грэма[42]. Они миновали пустые рыночные прилавки. Затем двинулись по Петти-Кьюри, мимо винного магазина, в витринах которого стояли бутылки чилийского бургундского и южноафриканского хереса, мимо мясных лавок с закрытыми ставнями и витрин из освинцованного стекла книжного магазина Гефера, откуда книги вновь и вновь произносили свои слова в безмолвной литании пустого пространства. Улица была пуста вплоть до барочных башен Ллойда, им встретилось лишь несколько студентов, торопящихся на поздний обед или театральное представление, черные мантии развевались за ними, как крылья грачей на прохладном ветру.

Доди глотнула холодный воздух. Последнее благословение. В темном изогнутом переулке Фэлкон-Ярд из окон верхнего этажа лился свет, слышались взрывы смеха, переходящие в тихую синкопированную фортепианную музыку. Из открытой двери в лицо им брызнул свет. На полпути по освещенной крутой лестнице Доди почувствовала, что здание пошатывается: перила вихляли под рукой, а сама рука покрылась холодным потом. Шаг улитки, лихорадочный шаг. Но лихорадка все приведет в порядок, жар ударит в щеки, превратит коричневый шрам на левой щеке в красную розу. Так было, когда девятилетней девочкой Доди отправилась в цирк после того, как сосала лед. У нее был жар – такой, что градусник зашкаливал, но все мгновенно прекратилось с появлением на арене шпагоглотателя: она тут же в него влюбилась.

Наверху будет Леонард. В комнате на верхнем этаже, куда они сейчас поднимаются, согласно особому положению звезд.

– Ты хорошо держишься. – Хэмиш позади сжимал ее локоть, помогая подниматься. Шаг. Еще один.

– Я не пьяная.

– Ну конечно нет.

Дверная рама выступала в лабиринте лестниц, стены опускались и поднимались, отсекая все другие комнаты, все другие входы, кроме одного. Послушные ангелы в розовой дымке увозили на невидимых повозках лишние детали. У двери Доди остановилась. «Жизнь – это дерево со множеством ветвей. Выбирая эту ветку, я получу свою порцию яблок. Соберу вайнсэп, кокс, брэмли, джонатан. Все, что выберу. Или не буду выбирать?»

– Пришла Доди.

– Где? – Улыбающийся Ларсон, искренний, с открытым американским лицом, всегда сияющий, с неизменной легкой самоуверенностью вышел навстречу с бокалом в руке. Хэмиш унес пальто и мантию Доди, а она положила свою старенькую сумочку из коричневой кожи на ближайший подоконник. «Не забудь».

– Я чертовски напился, – приветливо объявил Ларсон, гордо сияя, словно только что в соседней палате успешно произвел на свет четверню. – Так что не обращайте внимания, если скажу что-то не то. – Дожидаясь прихода Адель, он сыпал комплиментами, расточал похвалы, но ни на минуту не забывал о лилейной головке Адель. С Доди у них было шапочное знакомство, только «здравствуй» и «до свидания», и всегда в присутствии Адель. – Мик уже там. – Ларсон ткнул пальцем в бурлящий водоворот танцующих пар, где запах пота смешался с ночным коктейлем из острых, агрессивных духов.

В свободно переплетающихся ритмах фортепьяно и голубых клубах дыма Доди различила Мика – темные бакенбарды, взъерошенные волосы; он танцевал медленный вариант британского джайва с девушкой в свитере и зеленой юбке, обтягивающей ее как лягушачья кожа.

– Волосы у него торчат, как рога у черта, – сказала Доди. Все они будут с девушками: Ларсон, Леонард. Последний приехал из Лондона, чтобы отпраздновать выпуск нового журнала. С серьезным лицом она черпала сведения о нем из приносимых Адель слухов, расспросов, случайных свидетельств, следила за ним из своего убежища, пока наконец фигуру Леонарда не украсил ореол ниспровергателя авторитетов, хотя у него самого еще не было большой известности. – Это и есть девушка Мика, художница?

Ларсон широко улыбнулся.

– Она балерина. Мы теперь занимаемся балетом. – Он согнулся в глубоком поклоне, наклонил стакан, половину разлил. – А ведь Мик сатанист. Так что ты почти права.