– Богат, брат, – одобрительно присвистнул кто-то рядышком.

– И где сейчас твоя любовь?

– В тыловом госпитале выхаживает нашего брата…

– А батяня?

– Тоже воюет, – вздохнул парень. – С июля сорок первого. На Втором Белорусском. Тоже в пехоте. Старшина. Орден Славы третьей степени и медаль «За боевые заслуги» имеет.

– Герой твой батяня…

Все замолчали. Каждый думал о своем. Кто курил, кто дремал, натянув на лицо выцветшую пилотку. Над траншеями повисло долгожданное затишье, в которое всякий задумывался мыслями простыми и житейскими. А иные из бойцов терпеть не могли таких минут. Слишком давила тоска липучая. Хоть что отдал бы, лишь бы очутиться на миг, одним глазком взглянуть, как там, в родимом краю? Как там, дома? Взглянуть, и обратно сюда, в окопы…

Ночью снился сон. Просыпается в постели маленький Климка, а в раскрытое окно льются потоки солнечного света. Он ловит на стене желтые пятна и улыбается. За окном свистит, щебечет какая-то пичужка, тоже вместе со всеми радуясь весне. Мамка у плиты на кухне готовит завтрак. На сковороде шипят в подсолнечном масле пирожки с картошкой. Вкусный запах идет из кухни. Мамка подходит к его кровати, он закрывает глаза и притворяется спящим. Когда она наклоняется, чтобы поправить одеяло, он вдруг обнимает ее и крепко прижимается к ее румяной, разгоревшейся от горячей плиты щеке.

– Ах ты, баловник! – целует его мамка. – Ну, вставай, вставай, сынок, пирожки ждут на столе!

А назавтра бой. И тому, кому судьбой суждено остаться целым и невредимым, опять хотелось, едва очухавшись от бомбежки и артобстрела, говорить без умолку. Не сиделось на месте. И солнце светило ярко, и воздух был свежий и чистый, и вода вкусная, и табак сладок.

Климент искал глазами и не находил того, кто вчера мечтал о баньке и свежих березовых вениках. А взводный, слюнявя языком огрызок синего химического карандаша, писал похоронки, положив серые бумажки на стопку перевязанных вязочкой писем. Все, что осталось от молодого киномеханика. Прямое попадание снаряда… А еще через день пришло письмо со Второго Белорусского фронта. Сослуживцы батяни с прискорбием сообщали сыну о том, что в одном из боев их старшина геройски погиб. Посмертно представлен командованием к ордену Отечественной войны первой степени…

– Еколэмэне, еще несколько похоронок осталось, а писать совсем не на чем, – признался взводный, отложив карандаш.

Нехватка писчей бумаги страшное бедствие даже для штабов. Использовали даже обратную сторону устаревших топографических карт. А когда удавалось достать оберточную бумагу, то это было целое событие. Именно из-за отсутствия писчей бумаги бойцы не имели порой возможности отправить домой столь ожидаемый для родных и близких «солдатский треугольник»… Радовались каждому клочку чистой бумаги. В поисках ее шарили в ранцах убитых немцев. Правда, чаще попадались открытки с расфуфыренными голыми бабами. С жадностью глядели на белые листочки, которые парторг аккуратно вынимал из полевой сумки, раскладывая для ведения протокола. Политрук в качестве поощрения отличившихся солдат распределял остродефицитные клочки.

– А мне некому писать, – пояснял пожилой боец. – Разбомбило семью. Еще в сорок втором.

– Все равно, кому-то из родных, – настаивал политрук. – Дайте весточку, что живы-здоровы, бьете врага в хвост и гриву.

– Ладно, – соглашался старый солдат, забирая протянутый листочек, чтобы потом обменять его на «наркомовские» с кем-нибудь из непьющих во взводе…

Политрук понимал, что письма с фронта поддерживают тыл, а письма из дома согревают бойца ночью в холодном окопе. При всей неразберихе почта с фронта и на фронт доставлялась регулярно. Причем контролирующие органы успевали просматривать ее в плане цензуры.

Климент Ворошилов, слушая о том, что писали сослуживцам из дома после оккупации, представлял своих родных на месте их родных – расстрелянных, сожженных, сброшенных в колодцы. Далекое Забайкалье успокаивало тем, что оно далекое… Получал и оттуда подробные письма от мамы. Вести и светлые, и печальные. Двоюродный дядя Афанасий, будучи эвакуированным с предприятием из Харькова, трудится в Нижнем Тагиле, где был организован Уральский танковый завод. А дядя Спиридон, командир стрелкового полка, оказывается, погиб в первый же день войны в приграничных боях… Но об этом родные узнали значительно позже.

* * *

«Старая бумага упорно заворачивается по сгибам, продавленным более шестидесяти лет назад. Выцвели чернила, поблекла типографская краска на почтовых открытках. Письма с фронта до сих пор бережно хранят во многих семьях. У каждого треугольника своя история: счастливая или печальная. Бывало и так, что иногда весточка с фронта о том, что родной человек жив-здоров, приходила после страшного казенного конверта. А матери и жены верили: похоронка пришла по ошибке. И ждали – годами, десятилетиями. Письма с фронтов Великой Отечественной войны – документы огромной силы. В пропахших порохом строках – дыхание войны, грубость суровых окопных будней, нежность солдатского сердца, вера в Победу… Важное значение в годы войны придавалось художественному оформлению связывающей фронт и тыл почтовой корреспонденции – конвертов, открыток, бумаги. Это своеобразная художественная летопись времен военного лихолетья, обращение к героическому прошлому наших предков, призыв к беспощадной борьбе с захватчиками. С началом военных действий миллионы людей оказались в действующей армии. Шла массовая эвакуация из прифронтовой полосы. Многие люди поменяли адреса, место жительства. Война разлучила тысячи семей. Вся надежда была на почту, которая помогала найти близких – в тылу и на фронте. Ежедневно уходили на фронт тысячи писем, открыток, газет и журналов. Не меньше шло писем с фронта – в разные города, поселки и села, туда, где были оставлены родные люди. Конвертов не хватало. С фронта приходили письма-треугольники. Отправляли их бесплатно. Треугольник – это обычный лист из тетради, который сначала загибали справа, потом слева направо. Оставшуюся полоску бумаги вставляли внутрь треугольника. Почти в каждом солдатском письме можно прочесть строки о боевых товарищах, погибших в боях, желании отомстить за них.

В стране была создана система военно-полевой почты под началом Центрального управления полевой связи. Только в первый военный год Государственный комитет обороны принял несколько решений, которые касались продвижения корреспонденции между фронтом и тылом. В частности, было запрещено использовать почтовый транспорт для хозяйственных работ. Почтовые вагоны «цепляли» ко всем поездам, даже к военным эшелонам. Непростая была служба у военных почтальонов. В штатном расписании должность почтальона именовалась как экспедитор. Сегодня почти в каждой семье есть шкатулка, где хранятся фронтовые письма, фотографии и боевые награды. У каждой семьи своя история. Но всех объединяет одно – общая причастность к трагическим событиям Второй мировой войны. До сих пор письма с фронта, обожженные, надорванные, полуистлевшие, трогают нас до глубины души».

Из штаба дивизии получен приказ: срочно добыть «языка». Прошлый «поиск» оказался неудачным. Кто-то из разведчиков на передней полосе зацепился штаниной за колючую проволоку. Забренчали развешанные пустые консервные банки. Вспыхнули осветительные ракеты. Передний край гитлеровцев ощерился пулеметным огнем. Одного разведчика зацепило. Группа едва смогла уйти, вытащив из-под огня раненого.