Бёлль исследует, как бесчисленные приказы складываются в один чудовищный приказ: убивать людей. Это может происходить разными способами, продолжает писатель. Следует лишь помнить, «что те, кого убивают, не имеют права жить на этой земле; они враги, они отбросы, за смерть которых не нужно нести ответственность; и стоит за этим страшное слово, которое снимает всякую ответственность: «приказ». И есть, говорит писатель, второе слово, неразрывно связанное со словом «приказ» – «повиновение». А между тем, в Германии даже в те страшные годы были люди, которые «не выполняли приказы», в том числе приказы о расстрелах; тем самым они кого-то спасали. «Отказ от выполнения приказа – почетное преступление», которое следовало бы увековечить в хрестоматиях для немецких детей. Эти люди не выполняли приказы и погибали, потому что «не хотели убивать и разрушать». Зато Эйхман «повиновался в те времена, когда неповиновение было добродетелью». Многие бёллевские герои отличались тем, что не желали повиноваться силам, которые они считали бесчеловечными, например, позволяли себе самовольно «отлучаться с места дислокации», как в более поздней повести «Самовольная отлучка».

И в этой же связи как не вспомнить слова Иоганны Фемель, «безумной», а на самом деле мудрой женщины, адресованные тому «новичку» в психушке, генералу, на совести которого столько жизней: «таким молодчикам, как ты, я желаю проиграть семь войн подряд; надо оплакивать погибших детей, а не проигранные войны». В этих строчках тоже заключена одна из важнейших мыслей Бёлля: люди, и тем более дети, куда дороже амбициозных планов тех, кто затевает и устраивает войны.

В этом романе Бёлль предстает как последовательный и беспощадный критик немецкой истории двадцатого века и общественно-политического курса Федеративной республики Германии. Его яростное возмущение вызывали реставративно-милитаристские тенденции того времени (недаром он позднее, в начале восьмидесятых годов, принимал личное участие в публичных акциях протеста против установки ракет «Першинг», как до того против создания бундесвера, не говоря уже о попытках его атомного вооружения).

И, как всегда, Бёлля очень волнует позиция церкви, в частности, тот договор, который «Ватикан первым из государств заключил с Гитлером». Это дипломатическое признание повлекло за собой очень тяжелые последствия для остального мира и для тех, кого преследовал Гитлер. Бёлль вспоминает, что после заключения этого договора между Ватиканом и Гитлером, «стало особым шиком идти к причастию в форме СА»: сходив в этой форме к святой мессе, «можно было спокойно отправляться на службу, распевая: «Пусть кровь еврея (русского, поляка) брызнет под клинком». Бёлль предупреждает: «Будьте начеку всякий раз, когда теологи начинают рассуждать об оправданной обороне. Эти громкие и пустые слова уже ввергали в войну и погибель столько поколений молодых немцев и не только их!» Исторические примеры оправданной обороны для Бёлля – «Советская Россия в 1941 году, когда на нее вероломно напали войска германского вермахта», и некоторые другие европейские страны, также подвергшиеся нападению немецких полчищ. Нравственная опасность, по мнению Бёлля, исходит не от «профессиональных обольстительниц», а от носителей милитаристских идей, да еще в союзе с католической церковью. «Служить орудием разрушения – что может быть нелепее и абсурднее» – восклицает Бёлль. Он напоминает, в который раз, о бессмысленности войны. Он сострадал «молоденькому офицеру инженерных войск, которому было поручено ответственное боевое задание: взорвать несколько отелей и детских пансионатов, поскольку они якобы ограничивали «сектор обстрела» в случае высадки неприятельского десанта». Где-то в штабных тылах орудовал «некий генерал», который в ходе своего бесконечного обучения в различных военных заведениях усвоил лишь понятие «сектор обстрела».

Все это перекликается с историей Роберта Фемеля из «Бильярда», которому тоже приходилось взрывать сугубо мирные объекты, и с сохраненной в его памяти из военных времен фигурой аналогичного генерала по кличке «Сектор обстрела». «Нежелание думать, готовность подчиняться преступным приказам ввергла тогда огромное количество молодых немцев, в том числе католиков, в смертоносную бойню, какой была война в России». Особенно ненавистны Бёллю те, кто еще и наживался на войне. Об этом он тоже пишет и в «Бильярде», и во многих других произведениях, в том числе в последних больших романах. «Мы живем в настоящем, которое содержит в себе все прошлое. Мне было пятнадцать лет, когда в результате интриг господ фон Папена, фон Шрёдера и фон Гинденбурга власть была вручена человеку, который ясно и отчетливо провозгласил своей программой уничтожение евреев. Самое позднее в январе 1944 года уже не могло быть ни одного высшего офицера, который бы не знал, что «окончательное решение» было уже решенным делом и который бы не знал, что означают эти слова. И конечно, все они знали, что уже произошло, должно было произойти и произойдет с русскими, поляками, чехами, югославами».

Пояснение для молодых читателей: «окончательное решение еврейского вопроса» – это нацистская программа полного уничтожения европейских евреев.

Бёлль, как всегда, искренен до конца: не желая служить нацистскому государству, он все же, хотя и неохотно, и стараясь вырваться, и подделывая документы, и пытаясь дезертировать, ему служил. «Были моменты такого падения, которые, со стороны глядя, могли казаться понятными: например, после захвата и оккупации Франции в 1940 году. Вкус славы вдруг понравился некоторым, кому вовсе не нравились ни Гитлер, ни война. Фанфары, немецкий флаг над Парижем, милитаристский эффект – тут многие одобрительно кивали…» Бёлль вспоминает строчку из стихотворения замечательного поэта Пауля Целана: «Смерть – это мастер из Германии». «Я испытываю страх перед любым немецким мастерством, – признается Бёлль. – «Мне было пятнадцать лет, когда Гитлер пришел к власти; почти двадцать два, когда началась война; и чуть больше двадцати семи, когда она кончилась. Я видел и пережил слишком много проявлений немецкого мастерства».

В романе «Глазами клоуна» (1963) действие происходит, главным образом, в настоящем, но здесь тоже не обходится без трагических сцен, возвращающих нас в прошлое, во времена войны. Мать героя романа Ганса Шнира, не колеблясь, заставляет свою единственную дочь, школьницу, отправиться в последние дни войны на фронт «защищать отечество». Ганс не раз с тоской и болью вспоминает, как под нажимом родной матери уходила навстречу верной гибели его любимая сестра. Госпожа Шнир посылает юную Генриетту «в последний бой за святую германскую землю», в которой девушка и остается лежать навсегда. Пожалуй, эта госпожа Шнир – исключение. Обычно в женщинах воплощается для Бёлля все, что не связано с войной; они ее искренне ненавидят.

Но есть у Бёлля и немногочисленная категория «немецких матерей», которые в слепом усердии отправляли на смерть своих совсем юных детей, как это сделала мать Ганса со своей дочерью: «После смерти моей сестры Генриетты родители как родители перестали для меня существовать», – признается герой романа. Ей было шестнадцать, когда она по распоряжению матери отправилась «защищать родину». Вернувшись домой после того, как он увидел сестру в трамвае, Ганс спросил мать, куда поехала на пикник Генриетта, и мать усмехнувшись ответила: «Что за чепуха, какой пикник? Она уехала в Бонн поступать в противовоздушные войска». Мать сочла нужным просветить непонятливого Ганса: «Пойми, каждый должен выполнить свой долг, чтобы выгнать жидовствующих янки с нашей священной немецкой земли». Очень скоро Ганс узнал, кому можно было бы выдать патент на выражение «жидовстсвующие янки» – это был четырнадцатилетний вожак их школьной группы гитлерюгенда Герберт Калик. Он вызывал такое доверие и симпатию у его матери, что она предоставила в распоряжение Калика парк Шниров, где школьников стали обучать использованию противотанковых гранатометов. Даже юный брат Ганса Лео, с важным видом участвовал в этих тренировках, заявив брату, что намерен стать «вервольфом», а по соседству Герберт Калик рассказывал детворе о героическом мальчике, который уже в десять лет заработал железный крест первой степени, сумев подбить ручными гранатами три русских танка.